У ангела болели зубы… - Алексей Николаевич Котов

Кошка смотрит на меня.

«Поймать и съесть», – говорит мне ее смелый взгляд.

Я улыбаюсь:

– Кого?.. Всех поймать и всех съесть?

Кошка отворачивается. Она прогибает спину: «Ну, гладьте же меня, гладьте. Жалейте!..»

Я глажу и, через минуту, отпускаю кошку. Иногда она уходит, но сегодня – нет. Она снова трется о ноги.

Сзади раздается четкий стук каблучков. Территория возле храма – проходная и мы не закрываем ворота на ночь.

– Извините, пожалуйста!.. – окликает меня женский голос.

Я оглядываюсь. Ко мне, свернув с прямого пути от задней калитки до центральных ворот, идет молодая, виновато улыбающаяся рыжеволосая женщина. На ней белый костюм и рыжие туфельки.

– Вы не могли бы… – начинает она еще издали. Она достает кусочек бумаги из кармана и протягивает его мне. – Пожалуйста!

Это записка в киоск. Как правило, их оставляют к какой-нибудь дате.

– Мне на работу, а киоск откроется только в семь, – поясняет женщина, хотя, конечно же, это лишнее. – Мужу три года…

Странное выражение, но говорят именно так, а не «муж (или кто-то там) умер три года назад», говорят, пропуская страшное слово. Странно? Да. Иногда, сами того не замечая, люди считают возраст смерти так, словно она живое существо.

Я едва успеваю взять записку, как в сумочке женщины раздается требовательный телефонный звонок.

– Да?.. – она прикладывает желтый, сверкнувший золотом, смартфон к уху. – Ах, это уже опять ты?..

Женщина отходит в сторону на пару шагов. Она смеется.

– Я так и знала. Ну, и что же еще от тебя ждать?..

Я думаю о том, что три года – большой срок, а женщина еще совсем молода. Ей только тридцать пять или около того. Она – «Белые лапки, рыжий хвостик».

Для большинства людей церковь связана с воспоминаниями о смерти или молитвами о здоровье. Крещения и свадьбы вспоминают реже. Может быть, потому что первые два «надо» значительно тяжелее и мрачнее вторых.

Мне почему-то врезалось в память одно утро: был обычный летний день, и потому что опоздала сменяющая меня дежурная, я сам стал зажигать свечи. Я подносил желтый огонек к лампадке или свече и огоньков становилось два. Все двери храма были открыты настежь, но еще никого, кроме меня, не было. Что врезалось в память? Океан чистого, сияющего света и, там, за распахнутой дверью, громкое пение птиц. А еще желтый, крошечный и живой огонек в ладонях и удивительно пронзительное ощущение своего «я». Там, снаружи, такое ощущение бывает только во время тяжелого кризиса. Оно связано с болезненным изломом, преодолением или катастрофой. И только в храме – нет.

Женщина уходит. «Белые лапки, рыжий хвостик» становятся на задние лапки и тянут вверх большеглазую мордочку.

– Пора ворота открывать, – говорю я кошке. – Пойдешь со мной?

Пока я открываю ворота, кошка обнюхивает густые заросли цветов. Она оглядывается. И в ее взгляде снова знакомое: «Поймать и съесть!»

– И не надоело тебе охотиться? – спрашиваю я. – Нельзя быть таким уж хищником.

Я возвращаюсь к церкви, снова «курю», а потом поднимаюсь по порожкам. Кошка снова рядом. Она прыгает на высокий парапет, бежит рядом и пытливо смотрит вверх: «Ой, а на ручки, пожалуйста?»

– Иди домой. Тут собаки бегают. Пойми, глупенькая, ну, кого ты можешь тут съесть? А вот тебя запросто скушают.

Останавливаюсь и открываю дверь… Кошка забегает в храм.

– Стой, ты куда?!

Но кошка меня не слышит. Точнее, не хочет слышать. Она бежит в сторону колокольни. Я быстро иду следом.

– Стой!

Кошка, конечно, не останавливается. Она чуть меняет направление «влево-вправо» и деловито оглядывается по сторонам. Я ловлю нахалку уже на лестнице в колокольне. Но кошка по-прежнему не обращает на меня внимания. Она жадно осматривается по сторонам. Все-таки какая она удивительно сильная!.. Ее крохотное тело похоже на пружину и готово к мгновенному рывку.

Ну, что ты крутишься? Кошка смотрит-смотрит-смотрит: направо, налево, вверх…

«Ой, а что у вас там?.. Ой, а там?.. А во-о-он там?»

Я глажу кошку. Она бросает на меня мимолетный взгляд: «Скажите, пожалуйста, а у вас тут птички есть? Ну, те, которых можно поймать и съесть».

– Нет.

Кошка не верит. Она взбирается мне не плечо, чтобы получше оглядеться вокруг.

– Сиди тихо, разбойница.

Придерживая рукой кошку на плече, я выхожу наружу.

Первое, что я вижу – темная «иномарка» у киоска, а потом – худенькую женскую фигурку возле порожков. Женщине вряд ли больше сорока. Она одета в светлый деловой костюм, ее лицо кажется мне удивительно знакомым.

– Здравствуйте, – улыбаясь, говорит она. – Сколько лет, сколько зим! Не узнали?..

Наверное, я так сильно морщу лоб, что кошка на моем плече вдруг тянет лапку к моему носу.

– А кошка вам зачем? – смеется незнакомка. – Вы с ней мышей в церкви ловите?

Да-да, конечно же, я уже где-то видел это красивое лицо и бойкие, веселые глаза. Правда, давно… Я стаскиваю кошку с плеча. «Белые лапки, рыжий хвостик» лениво сопротивляются, потому что ей уже интересней женщина, а не я.

– У меня там подруга живет, – незнакомка кивает на «многоэтажки» за моей спиной. – Вчера, когда к ней ехала, вас увидела. Вы мало изменились, хотя последний раз мы виделись с вами семнадцать лет назад. Или уже все двадцать три, если вести счет от первой встречи.

Я наконец-то узнаю Лену и совсем не удивляюсь тому, что у меня не получилось сделать это сразу. Ну, во-первых, если там, на пляже, а затем в кафе, ей было что-то около двадцати пяти – тридцати лет, значит теперь почти пятьдесят. Но ей не дашь больше «к сорока, но не очень». Во-вторых, – глаза: уже теперь на светлом и утонченном лице «Наташи Ростовой», сияют глаза прежней взбалмошной и не очень-то деликатной пляжной красавицы.

– Вижу-вижу, теперь узнали, – Лена медленно поднимается по порожкам. Она кладет руку на парапет и, делая очередной шаг, хлопает по нему ладошкой. – Ну и кто кого поколотил за это время: я – время или оно меня?

Я улыбаюсь и, наверное, моя улыбка получается очень теплой – в глазах Лены вспыхивают задорные искры.

– Конечно же, вы побили время, Лена.

– Врете?

– Что б я провалился сквозь эти порожки.

Лена останавливается рядом и чуть прикасается губами моей щеки.

– Ну, здравствуйте, Алексей.

– А тебя я не знаю, – обращается она «Белым лапкам». – И поэтому целовать не буду. Хотя ты и красивее меня.

Я отпускаю кошку и когда поднимаю глаза, Лена уже надевает на голову голубой, воздушный платок. Ее лицо