Всё зло земное - Дарина Александровна Стрельченко

– Здорова будь, матушка! Голубица наша!

– Ай и славно играешь. Сыграй ещё!

– Сыночек-то как, царевич наш, Иван Милонежич?

– Сыграй ещё, матушка!

– Царя береги, ворожбой не сильно потчуй…

– Сыграй!

Яромила опять улыбнулась, качнула головой.

– Домой мне пора, к сыну, люди добрые.

Двинулась Яромила к Лаврушкиной улице, огибавшей площадь. Подкатила колымага, подоспели боярыни.

– А спой, матушка! – жалобно раздалось из толпы. Подхватило несколько голосов, Гнева сама изумилась, услыхав среди них свой. Изумилась, подалась вперёд…

– Спой! – попросили и боярыни.

Яромила остановилась, набежало на лицо облако. Вздохнула, будто мимо людей глянула, мимо площади, далеко-далеко…

– Спой!

– Спеть?.. Что ж, спою. Спою то, что сыночку своему пою.

Затихла толпа. Запела царица. Опустила Гнева глаза – не могла на её свет глядеть.

За метелью будет вёдро[132],

Выйдут звёзды на поклоны,

Прилетит в зелёный полдень

Голубочек сизокрылый.

Поднялся в тёплый день ветер, зябко зима дохну́ла. Бабы принялись в платки кутаться, начали задрёмывать у царицыных ног травы.

Боль проходит понемногу,

Даже самая большая.

Не давайся тёмным думам,

Голубочек мой печальный.

Гнева слушала Яромилу, и то в жар, то в холод бросало. Сладкой тоской щемило сердце, зависть глодала так, что сил не было. Уйти хотела, но оторвать глаз не могла от царицы; уши заткнуть думала, но жаль было хоть строчечку упустить.

Не давайся тёмным думам,

Не давайся злым сомненьям,

Но позволь без страха сердцу

Выбрать верную тропинку.

Поднималась, клубилась злоба. Вот ведь: стои́т царица, ровно свечечка, тихая, тонкая, звенит голос, глядит толпа на неё очарованными глазами. Сынок во дворце подрастает. Муж – не абы кто, а сам царь. Трудно ль быть ясной, светлой, когда всё ладно? Только почему ж Яромиле Солонь мёд на золотом блюде поднесла, а ей, Гневе, одну сажу в дырявой плошке? Ни приветить не хочет, ни отпустить не желает! Почему царица эта во дворец вернётся, в шелка оденется, примется вишни сахарные жевать да сыночка качать, а она, Гнева, в Горшочную слободу пойдёт глину месить, миски да канопки лепить? Грязной рукой и волосы со лба не сгонишь, и пот не утрёшь; жужжат мухи, лезут в глаза, машешь косой, отгоняя, ровно хвостом корова…

Будет месяц, будет вёдро,

Наступает час конечный

Беспокойной тёмной ночи,

И идёт по миру правда.

Когда, когда она, правда эта, будет? Когда ночь кончится?

В тёплый день подует ветер,

Разметает зло земное,

А покуда ветер крепнет,

Сладко спи, дружочек милый.

Кончила петь царица. Заметила Гнева, что многие кругом плачут. Утёрла слёзы и пошла в Горшочную слободу. Песня песней, а домой её только Тенеслов вернёт. Слышала Гнева на торгу, что книги из книжницы царской никогда из дворца не выносят: книжницу ещё прадед царя нынешнего собирать начал, берегут там бересты и харатьи пуще глаза. Выходит, во дворец надо пробраться. Одних послов, гонцов да бояр царь принимает… При прежних царицах, коли те посмеяться желали, звали во двор шутих и карлиц, но Яромила о таком никогда не просила. Кем бы ещё притвориться, чтоб внутрь попасть?

Думала об этом Гнева, подсыпая в глину белый речной песок, катая ком. Думала, вытягивая змейку глиняную меж ладоней. Думала… И придумала наконец.

* * *

Жарко было в тёмном охабне с чужого плеча; пекло щёки от страха. Гнева сложила у груди руки, смиренно поклонилась боярыне, что вела её в царицыны покои. На пороге светёлки снова поклонилась. Увидала царевича: сидел он на шёлковых сукнах, возился с потешками деревянными. Мал совсем был; глянул ясными глазами на Гневу, склонил голову. Боярыня подошла к нему, принялась ворковать, тут и Яромила отвлеклась от шитья: стояла она у самого окошка, Гнева и не заметила сразу.

– Здравствуй, странница! Благодарствую, что пришла. – Царица взяла сына на руки, велела боярыне: – Попроси-ка морсу нам принести, Да́нушка… Не голодная ли ты, странница? Может быть, отобедать хочешь?

Гнева сглотнула, отказалась. Боярыня ушла, Яромила села на лавку, показала на другую:

– Садись! Устала с дороги?

Весь путь по Солони раскатился перед глазами у Гневы. Ещё как устала, царица, ты и не ведаешь усталости той…

– Спасибо, матушка, что добра так ко мне.

Вошла сенная девка, внесла кувшин с морсом, блюдо с пряниками.

– Угощайся, странница.

Села Гнева на лавку, взяла пряник. Глотнула морс: сладкий, прохладный, вкусней и в Тени не пробовала! Яромила отломила от пряника кусок, пожевала, подала сыну. Шепнула ему что-то, он засмеялся тихонько.

– Много я хаживала по Солони, всякого повидала. О чём послушать хочешь, матушка?

– А от чего сердце сильней всего стучало, о том и расскажи, – приглаживая вихры царевичу, молвила Яромила. С тоской вздохнула.

Удивилась Гнева: неужто и у этой, золотой-ясной, маятно на душе? «От чего сердце сильней стучало…» – ну и заказ дала. Что б ей рассказать-то? Как на тени верхом летала? Как с батюшкой у печи сидели сырой осенью, глядели в огонь? Как ходили зимой по самому краю бора, смотрели, как плывут корабли под тучами, как небо с землёю сходится и далеко-далеко плещет Солонь?

Сладкий морс обжёг горло.

– Что только ни слыхивала, что только ни знавала я, матушка. А пуще всего сердце до́ма стучало, когда батюшка родной рядом был. Ничего так сердце не горячит, не тешит, как родимый дом.

– И то правда, – вздохнула царица. Крепче прижала Ивана. – Как подумаю: придёт ему время вылететь из гнезда, без меня остаться…

– То ещё не скоро, матушка, – осторожно молвила Гнева. Подалась вперёд, будто согреться хотела. Стыль стояла на улицах на пороге осени, рано ложились сумерки – вот уж глядели в окна, но словно гнал их Яромилин свет.

– Не скоро. Но быстро время летит. Батюшка уж и стрелу заказал для сватовства. Оглянуться не успеть, как станет молодцем девкам на загляденье.

Улыбнулась Яромила, но скользнула в улыбке тревога. Иван слез с лавки, вернулся к потешкам. Принялся раскладывать цветы по полу: тут стебелёк завернёт, там листик поправит, будто узор какой.

– Да это не беда. – Яромила повела над Ивановой макушкой, словно разгоняя тучи. – Худо, что сложно им с батюшкой подружиться. Мал ещё Иван, а уж видно: разного друг от друга ждут. Это меня вправду печалит. Любой птенец вырастет, любой голубок