Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020 - Коллектив авторов

– страшно, промолчать – не имеешь права.

«Нет, ничего, и страдание снега недолго продлится…»

Нет, ничего, и страдание снега недолго продлится.

Грузный выдох январский,

непролазный и грузный, почти опустился

на шапку, на плечи.

Всё, что потеряно, стынет в руках ненадёжных

и вот-вот потеряется снова.

Я выхожу каждый вечер лишь только за этим.

Память чужая чугунна, бескровна. Где проявитель?

Это бегут по полям виртуальные дети

к каким-то безумным открытьям.

Нет, ничего не исправить, не выдумать слова,

птицы бессмертные мокнут под временным снегом,

под снегом картонным.

Их подбирают и плачут.

Всё повторится. И полные ветра карманы

потянут к земле или лопнут от свиста.

(Спокойствия и не хватает на свете, а тревога напрасна.)

Нет, никого не забудут —

потому что вовек не простят —

всенародно, построчно.

Родина только на вид равнодушна.

«темнота стоит по углам…»

темнота стоит по углам

чтобы прятать фамильный хлам

охранять свет

там зверьё и птицы на все лады

для небесных трав и во льду воды

нет не то что смерти —

прощенья нет

мы сидим за тихим большим столом

на столе бокалы с сухим вином

на столе свеча запечённый лещ

вот закусим и тоже придётся лечь

как на противень на кровать —

снега ждать

мой последний мой вещий мой вечный сон

на равнине русский старик вийон —

за спину голубые руки

он обвит по горло сухим плющом

невесом не-высказан не-прощён

между рам комариный трупик

«Только и делаю, что собираю чужое —…»

Только и делаю, что собираю чужое —

в корзину плетёную, в рвущийся старый ягдташ,

в карманы, набитые пылью, —

не-бывшие, может быть, долгие ночи и дни:

ворох бумаг, на которых исчезли чернила.

Душа моя, этого не было с нами!

Я, выросший в провинциальном уюте,

стеснительном и неумелом,

боюсь, что не хватит картошки,

что закром затопит весной,

и нечего будет сажать.

Проснусь и шепчу: неужели и солнце, и утро?

А время неровное, с запахом тёплой пластмассы,

воздушных путей мешковатые пухлые ямы.

Тень ласточки их зашивает упрямо,

и дуется небо обиженным толстым ребёнком,

и после обеда большой собирается дождь.

Я знаю, всё где-то хранится, я видел,

во сне проявляются серые мыльные вещи,

но мало вмещается в гордую пригоршню, мало.

«о-кажется не скажешь и полслова…»

о-кажется не скажешь и полслова

о ветке дерева

и дрогнет целый лес

простимся!

нам столько места дали для разлуки

с чугунной ласточкой на память в уголке

«И если нам, живущим, говорить…»

1

И если нам, живущим, говорить,

то лишь о том, что снег пошёл,

что снег растаял. Странно и светло.

Когда я детскими руками синицу хоронил,

кругом вода стояла и принимала небо полной грудью,

уставшей кроны чёрный круг в саду.

Я знаю, как на самом деле было,

как птицы волокли листву чудную,

проворно собирая на лету,

в какую-то иную темноту,

как бы в карман прохожего.

И мир не знал плохого и хорошего

и поздней осенью не ждали никого.

Казалось так всегда: от первых птиц,

бессонных и стремящихся куда-то:

за слово и полёт, как тень, расплата,

как судный день, молчанье настаёт.

2

Что снится дереву, где листья сочтены? —

сплошное убывание повсюду,

прислушаешься – страшно тишины,

но у листвы – любое слово чудо,

любое слово – чудо у листвы

в моём саду, который сад и суд,

где тени птичьи мокрый снег несут,

взметнувшиеся тени,

а я лежу – рассыпан и растерян,

как бусы на полу

или синица в страшном тёмном царстве.

И не бывает в жизни хорошо.

Я говорю о том, что снег пошёл.

О том, что он растаял скажут после.

«Проститься можно утром…»

   Проститься можно утром,

   чтобы дня хватило

   в порядок привести дела

   и дневники из тайника достать.

   Пока ты дочку мне не родила,

   мы можем быть беспечными и грустными

   и ссориться два раза до обеда,

   а к вечеру мириться только раз.

   Потом, лишившись выбора, мы будем

   мы будем счастливы.

   Я говорю тебе.

«Смотреть на снег. Теперь так мало снега…»

Смотреть на снег. Теперь так мало снега.

Вот правда: и не выпросить его.

Да и зима не та, не та.

Нет света. Голубого света.

Как будто изменилось вещество,

как будто самый воздух изменился,

и темнота сочится между веток,

и заполняет мешковатый двор.

Как выдержать немую эту сцену,

натянутую леской рыболовной: кто там,

на том конце циклона?

Антониони, Господи прости!

Слеза на санках едет с небосклона,

слеза, как шар, катится по пятам

и знает цену себе, покою.

Так сердце колет:

лежишь в сосновом

лесу просторном —

и тепло и тихо:

иголки мёртвые летят на грудь.

Наверно, лечат.

Лежишь и ждёшь, когда засыпет снег,

когда засыпет снег, и станет легче.

«Ты проснёшься тихая, смешная…»

жене

   Ты проснёшься тихая, смешная,

   и лениво скажешь: «Вот ночное

                                           солнце!..»

   и покажешь на бумагу.