Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

18 декабря 1540 года под Муром, вообще находится за гранью здравого смысла. В свое время примерно таких же сил хватило Батыю, чтобы покорить всю Русь и установить 200-летнее иго. Тем более в источнике сказано, что татары пришли в 1540-м «безвестно», то есть тихой сапой. Закончилось вторжение казанской «тридцатитысячной орды» ее организованным бегством от владимирцев и касимовских татар, которые явились на выручку муромцам.

Словом, редкие летописные известия о «тьмачисленности» казанских войск при более детальном рассмотрении кажутся лишь художественной гиперболизацией. Эпизоды же с более скромными цифрами, по мнению ряда исследователей, явно включают переработанную информацию из военных донесений и свидетельств очевидцев. Об этом говорят прочие детали (например, как татары переправлялись через реку и т. д.), не имеющие никакой идеологической нагрузки, – выдумывать подобное летописцу было попросту незачем. Значит, есть хотя бы минимальная вероятность, что и сведения о численности неприятеля хронист черпал из более-менее объективного источника.

Помимо нарративных свидетельств, дошел до наших дней и кое-какой актовый материал, где отражено количество казанских служилых людей. Правда, относятся такие документы уже ко временам, когда Казань вошла в состав Русского государства. Так, на время Ливонской войны есть сведения о 226 служилых казанских татарах, 424 свияжских и порядка 350 марийцев с чувашами. Даже с учетом того, что к этому времени часть военно-служилой прослойки обнулилась в ходе завоевания ханства и последовавших Черемисских войн, цифры из документов говорят о скромном количестве казанских профессиональных ратников.

Итак, «выдающийся» польский «ученый» Матвей Меховский, как ни странно, оказался ближе всех к истине в своей оценке численности войска поволжского ханства.

Оружие, доспехи, снаряжение

Как любят повторять некоторые исследователи, казанский воин XV–XVI веков имел мало общего с «нелепым всадником в овечьем тулупе», надолго прописавшимся на страницах учебников и монографий. Хотя полный комплект вооружения и доспехов могли себе позволить лишь знатные воины. Чем же именно казанцы, по выражению итальянского купца, путешественника и дипломата Иософата Барбаро, избивали врагов так, «что даже робкие при этом воодушевляются и превращаются в храбрецов»? По словам историка Искандера Измайлова, немногочисленная панцирная рать применяла копья рыцарского типа: с древками длиной в 3–4 метра, узкими четырехгранными наконечниками. С ними наперевес воины развернутым строем или, другими словами, лавой на полном ходу вонзались в ряды противника.

Однако ближе к концу XV века более широкое распространение получает другое колющее древковое оружие. Это менее длинные копья с листо- и клиновидными наконечниками. С ними было удобнее отбиваться от врагов в гуще сражения.

Орудовала копьями и казанская пехота, набиравшаяся при ополчении с даруг и подвластных народов. Такое оружие достигало где-то 2 метров в длину и имело широкий наконечник, напоминавший короткий нож. Вызывает сомнение тезис некоторых исследователей, будто вооруженные подобными копьями казанские пехотинцы могли противостоять всадникам. Легкие конные стрелки просто-напросто обдадут «пешцов» каленым дождем издалека и продолжат свою «пляску». Выступить же против панцирной рати со столь короткими копьями – все равно что встать на пути танковой бригады с одним лишь автоматом. Зато такие габариты делали колющее древковое оружие удобным для того, чтобы использовать его в судовых ратях, биться с вражеской пехотой и защищать укрепления.

Из клинкового оружия казанской знати выделялись сабли, широко распространившиеся в Поволжье еще с VIII века. В XV–XVI веках татарские сабли имели длину около 1 метра, крестовидный эфес, овальную выемку на лезвии (дол) и обоюдоострое расширение (елмань) на конце клинка. Их конструкция позволяла эффективно наносить как рубящие, так и колющие удары. Носились они в кожаных ножнах, которые украшались металлическими оковками, а у богатых воинов – серебряными и золотыми накладками, навершиями и даже инкрустациями из драгоценных камней.

Данное оружие имело как практическое, так и символическое значение. Сабля передавалась по наследству от отца к сыну и олицетворяла родовую честь. Потерять ее означало посрамить не только себя, но и своих предков. Даже то, как носился и применялся клинок в мирное время, играло большую роль. Если сегодня некоторые корпоративные кодексы регламентируют глубину декольте и длину юбок, то казанская традиция устанавливала своеобразный дресс-код для сабли. Стоило ей обнажиться более чем на треть длины клинка, и разрешить ссору миром для ее владельца уже было невозможно.

Имелись в арсенале татарского рыцаря-батыря и боевые топорики с выступающим обухом (чеканы), бронзовые и железные булавы, шестоперы и клевцы с узким клиновидным лезвием. В ближнем бою булавы буквально «ошеломляли» врага мощным оглушающим ударом по шлему. При умелом обращении такой штуковиной можно было даже пробить металлические доспехи.

Оружием «последнего шанса» являлись универсальные ножи. Сегодня ими могли нарезать мясо или хворост в походе, а завтра – отбиваться от неприятеля, если саблю выбили из рук. Ремарка, дескать, «дело дошло до ножей», часто приводится хронистами как показатель «страшно жестокой битвы». Судя по гравюрным изображениям XVI века, татары носили узкие и длинные ножи в кожаных ножнах, прикрепленных справа к поясу.

Еще одним неразлучным спутником казанского знатного батыря был лук со стрелами в дорогом, богато убранном саадаке. Хотя многие страны, включая Великое княжество Московское, к тому времени уже вступили в пороховую эру, не стоит недооценивать старый добрый лук. По своей скорострельности он оставался чем-то вроде пулемета M134 сегодня. Конечно, даже самый искусный конный лучник совершал всего порядка десяти выстрелов в минуту, а никак не 3 тысячи. Но и это для XVI века колоссально много, особенно когда обстрел одновременно вела целая лавина всадников.

Небольшое преувеличение со стороны некоторых авторов, будто «на расстоянии 200 метров можно было наповал сразить лошадь или пробить кольчугу воина». Дальность стрельбы действительно достигала 200–300 метров. Вот только прицельно пускать стрелы удавалось на дистанцию примерно в 50–60 метров.

При этом до наших дней дошел ряд прошений и челобитных московских служилых людей, где говорится, что татары «подо мною застрелили коня из лука наповал». Даже если стреляли с нескольких десятков метров (скорее всего, так и было), убойная сила татарских луков впечатляет. Особенно серьезные неприятности врагам они доставляли при маневрах многочисленной конницы, хотя плотность лучного огня не была такой уж большой, ведь лава – это довольно разреженный строй, особенно в XV–XVI веках. Иначе татары попросту передавили бы друг друга при первом же ложном отступлении или другом маневре.

В плане своего устройства татарские луки не отличались от тех, что применяли народы Центральной Азии. Это была сложносоставная конструкция, лишенная костяных элементов. Центральная часть – кибить – имела два слоя и деревянную накладку спереди и обклеивалась берестой. Оснащались подобные луки и большим количеством плечевых фронтальных накладок. Их общий облик характеризовался