Наследник огня и пепла. Том ХI. Кровь вассалов - Владислав Добрый

новые копи и новые руды, — сказал Ан, наклонившись ближе. Его борода чуть дрогнула, когда он выговаривал каждое слово. — Я напомню тебе об этом только один раз, человек, который не боится дождя и войны. Потому что об этом не следует забывать.

Я кивнул, не отвечая. Слишком многое стояло за этими словами Ана. Его борода дрогнула, глаза на миг блеснули — и я понял: он сказал всё, что хотел. И если я забуду, он напомнит уже иначе.

Мы постояли молча. Каменные стены поднимались над нами, тяжёлые, вечные, будто сами горы слушали наш разговор и взвешивали его на своих весах.

— Ладно, Ан, — сказал я наконец. — Я сделал всё, что хотел. Увидел ваши машины. Поговорил с тобой. Теперь мне пора в Караэн. Там тоже ждут.

— Так иди, — коротко ответил он. — Но помни: слово, сказанное долгобороду, не забывается.

Я протянул ему свою руку — крепкую, мозолистую, кисть фехтовальщика, украшенную золотым кольцом с фамильной печаткой. Он пожал её своей, широкой и грубой, коротко и тяжело, как скалу толкают с места.

Через пару минут мы уже выезжали по дороге вниз, мимо грохочущих повозок. Каменные колеи тянулись в долину, туда, где шумели реки и гудели города. Я не оборачивался — знал, что там, за стеной, остался целый народ, ждущий своей доли в этом мире.

А впереди был Караэн.

Мы нагнали долгобородов недалеко от Канала. О прошедшей битве ничего не напоминало. Странное дело, но я вокруг замечал все больше изменений. Вот и тут, канал, когда-то заросший тростником и подтопленный, сейчас очистили. Придуманные Бруно плавучие драги с колесами и опытные в делах очищения каналов люди работали по всей Долине. Сейчас старый канал уже не напоминал вялотекущую сонную речку, с омутами в прогалинах тростника. Нет, теперь были видны одетые в камень берега, а течение не смог сковать даже легкий ночной морозец. Вместо заливных лугов вплотную к берегам канала подступили поля, огороженные свежими каменными стенами. Я планировал привести себя и своих людей тут, разив палатки. Этого не потребовалось. Рядом с двумя новеньких деревянными мостами стояли укрепленные постоялые дома, которые сразу строились именно в расчете на поток гостей. Двух этажные строения "П"-образной формы с массивными воротами, конюшнями и харчевней на первом этаже и комнатами на втором. Это было даже кстати. Там мы смыли грязь, почистили коней, и выехали утром. Конечно, две сони долгобородов и полсотни орудийной прислуги не влезли в постоялые дворы, но предусмотрительные бородачи заранее договорились о том, что стоящий по соседству на скале укрепленный городок откроет им ворота и даст кров на ночь. Я почти уверен, что нас бы горожане не пустили. Без боя. Хорошо, все же, когда у тебя есть репутация человека, который держит слово. Я высказал эту мысль вслух.

— Важно так же, и чтобы ты был человеком, чье слово ценно само по себе, — прошептал Фарид из-за моей спины. Я не стал показывать, что слышал его. Интересно, это было просто брюзжание старика, или признак недовольства?

Утром мы шли не торопясь. И дело было даже не столько в тяжелых повозках с пушками. Просто многоопытные купцы встали до зари, и теперь дорога, стиснутая старыми, со следами пожаров, и новыми заборами, была забита здоровенными купеческими повозками. Мы просто уткнулись в хвост одного из караванов и следовали за ним.

Когда караван свернул к знакомым холмам, я почувствовал запах Караэна ещё раньше, чем увидел стены: дым костров, перегоревший хмель, сырость реки и тяжёлое дыхание толпы. У самых окраин, у Костяного города, дорогу нам перегородили люди.

Толпа топ-топов — бледные тощие лица, грубая одежда, сжатые кулаки. Их было столько, что лошади начали коситься, а мои воины машинально потянулись к оружию. Кто-то выкрикивал ругательства, кто-то просто толкал впереди стоящих, но общий ропот был единым — тяжёлым и мятежным.

— Сеньор… — шепнул Волок, и я почувствовал, как напряглась дружина.

Я поднял руку, удерживая их. В глазах толпы не было ярости — только отчаяние. И если сейчас пустить в ход клинки, Караэн захлебнётся кровью. Пришлось спешиться и идти к людям самому. Слово против крика, голос против гула — так и тянулась бесконечная беседа.

Они жаловались на налог, на произвол, на то, что мастеров убивают в тёмных переулках. Я слышал имя Лоренцо, повторяемое как пароль. И понял: они не за справедливость кричат — они ищут повод, чтобы их услышали.

Только когда голос мой прорезал гул и толпа, тяжело вздохнув, стала расходиться, я позволил себе перевести дыхание.

Тогда же услышал новость: Адель с сыном не в Караэне. Она ждёт меня в Горящем Пике.

Я кивнул — и направил коня туда.

Горящий Пик пах дымом и хлебом. В донжоне гудела печь, на длинном столе дымились блюда — простая еда, но приготовленная с заботой: тушёная баранина, пироги с луком, тёмный хлеб, медовые пряники. В воздухе висела смесь аромата жареного мяса и свежей хвои, которой услужливые девки усыпали пол.

Адель сидела у стола, держа на коленях сына. Мальчишка уже клевал носом, но, завидев меня, просиял и потянулся ручонками. Я подхватил его, и он тут же вцепился в мою шею — тёплый, живой, настоящий. В груди защемило: всё это время я жил, будто в долг, и только сейчас почувствовал, что вернулся по-настоящему.

— Ты похудел, — сказала Адель. Не упрёк, не жалость — просто констатация.

— Дороги, — пожал я плечами. — Но вернулся живым.

Она всё же коснулась моего лица, провела пальцами по щеке, словно проверяя, не сон ли это. Но в этом движении было меньше тепла, чем прежде. Будто её сердце тянуло в разные стороны.

Я сел рядом, усадив сына к себе на колени. Он сразу ухватил кусок хлеба и начал грызть, осыпая крошками шёлковый подол матери. Она не остановила его — только посмотрела с лёгкой задумчивостью.

Мы ели вместе, как семья. Слуги приносили блюда, ставили кувшины с вином и спешили прочь, не задерживаясь в зале. Я ощущал уют, почти счастье, но на краю этого уюта таилась тень. Адель говорила мало, хотя обычно именно она оживляла застолья. Я пробовал затевать разговоры о пустяках, но её ответы были коротки, а глаза смотрели куда-то мимо.

Сына я уложил рядом, на лавке, прикрыв шкурами. Потом снова обернулся к Адель. Она сидела прямо, руки сложены на коленях. Прекрасная, как всегда, но холоднее, чем я