Мамона и музы. Воспоминания о купеческих семействах старой Москвы - Федор Васильевич Челноков

покурить табачку. Мои спутники, думается, были одного мнения со мной, и мы скоро оказались в стороне от этой жуть наводящей дыры и расселись кто где на остывших валунах лавы. Но каково было мое неприятное разочарование, когда через короткий промежуток времени я почувствовал, что сижу на чем-то очень теплом и меня преследует запах серы. Оглянув свое седалище, я увидел, что из-под него выходят, только в незначительном количестве, эти пары, а сам камень только что не горячий. Фу-ты, какая неприветливая обстановка! Кругом все черно, всклокочено. Теперь только приметил я, что там и тут, как голубоватые облачка, серный пар выбирался из-под полуостывших потоков лавы, где мы думали отдохнуть.

В общем, зрелище было мрачное, нигде ни травинки, ни птичьего голоса – все мертво. Повернули мы к спуску и теперь с большой легкостью оказались у нашего вагончика. Так же быстро и опять с замиранием сердца спустились к железнодорожной станции. Там уж собирались наши спутники, и к вечеру мы вернулись обедать в наш Гранд-отель. Много раз потом бывал я в Неаполе, но не появлялась у меня охота повторить эту экскурсию, жену же мою я всячески отговаривал от нее. И должен сказать, как ни прекрасен и интересен Неаполь, но чудеса вулканического мира мало привлекали меня. Байи[104] с его собачьим гротом, провалившимся вулканом, где для нас закапывали в землю яйца и вытаскивали их печеными, поднимающийся и опускающийся в море античный храм, кроме удивления, вызывали чувство: как бы поскорей унести от них ноги.

Во время одного из позднейших приездов в Неаполь, когда я был там уже с моей женой, захотелось нам взглянуть на грот Сивиллы[105], находящийся довольно далеко за городом в стороне Байи. Приехали мы туда в экипаже, нашли проводника, и он повел нас со свечами в руках, если можно так выразиться, в «недра земли». Когда открылись ворота, мы оказались в каком-то подземном, совершенно черном от темноты, тоннеле. Что это такое было, и сейчас понять не могу. Был ли это искусственный тоннель? Но он не имел выхода, а потому и смысла, или же это была природная трещина в земле, я не знаю. Только, приехав сюда, надо было идти за проводником, и мы пошли.

Сколько времени продолжалось это шествие, я не помню, только в этих недрах оказался я с женой и неизвестным проводником, здоровенным парнем. Одно было нам ясно, что светившийся за нами вход – единственное светлое пятно – становится все меньше и меньше. Мы переглядывались с женой, однако шли. Наконец спрашиваем проводника: да скоро ли мы придем? А он объясняет, что нужно пройти еще сколько-то прямо, а там будет поворот, от него мы дойдем до подземного ручья, через который он перенесет нас на руках, а там уж до грота рукой подать. Это обстоятельство, что будет он носить нас на руках да еще через какой-то ручей, было совершенно непредвиденно. И жена, и я разом высказали наше нежелание подвергнуться такому переносу, и почему-то разом напал на нас страх, и, повернувшись, мы ускоренным шагом двинулись к выходу. Чем ближе были мы к свету, тем быстрей работали наши ноги, и мы бежали чуть ли не бегом, а сзади в гулком и темном пространстве раздавался могучий голос нашего изумленного проводника, старавшегося, как умел, объяснить нам, что ничего опасного или чего-либо неприятного во всем этом не было. Но где тебе! Наши ноги уносили нас, и мы были просто счастливы, когда оказались в нашей коляске.

Можно, наверное, сказать, что ничего нам не угрожало, кроме как оказаться в объятиях этого чесноком пропитанного неаполитанца, но вся обстановка этого места будто выдумана для совершения в нем какого угодно преступления. На деле же никакого интереса не было оставаться чуть ли не целый час в черной черноте этого подземелья. В самом городе было столько жизни и интереса, что, право, не стоило закапываться под землю.

То ли дело было попасть в монастырь Святого Мартина и с террасы его любоваться единственной в мире картиной голубого Неаполитанского залива, в то время как весь город со всем его шумом и жизнью лежал под нашими ногами! При этом монастыре находится чудесная церковь, вся сложенная из розового и белого мраморов с великолепными мозаиками. Снимок с нее мне чрезвычайно удался. Приехав в Неаполь, я должен был заручиться в конторе музея некиим permesso[106], которое давало мне право как художнику производить снимки как в самом музее, так и в других местах. Поэтому аппарат мой все время был при мне, и было ему много работы, а особенно в Помпее, которая взяла у нас целый день.

Ездили мы туда по железной дороге. В те времена площадь раскопок была уже значительная, но она значительно увеличилась ко времени моего последнего приезда туда в начале 1914 года. Последние раскопки носили уже гораздо больший интерес, потому что все найденные вещи оставлялись на своих местах, прежде же все забиралось в музей. Однако и тогда все, что вызывало мало-мальский интерес, фотографировалось мною. Да и как было не приходить тут в фотографический азарт, когда мы разгуливали по городу, жизнь которого так трагически приостановилась в один момент почти 2000 лет тому назад. Картинная галерея не пробудила во мне тут большого интереса, может быть, потому, что был я совершенно ошеломлен скульптурой, а может быть, и потому, что и сама галерея не представляет собой того громадного интереса, который принадлежит галереям Рима, а особенно Флоренции.

Эти две недели в Неаполе пролетели как один момент. Были мы во дворце, радовались, увидев на воротах его две конные статуи барона Клодта, подаренные сюда Николаем I. Были и в загородном дворце с его прекрасным парком. Здесь начались уже осмотры разных церквей, пассажа Виктора Эммануила[107] – словом, кажется, ничего не было забыто.

Насытившись Неаполем, двинулись мы в Рим, задержавшись по дороге в Казерте – слабом подражании Версальского или нашего Петергофского дворцов[108]. Тут использован горный ручей, пущенный с горы по трубам в разные затейные фонтаны, из которых главный изображает охоту Дианы в громадном бассейне с водой, поступающей в него через искусственный водопад, летящий через грот, отсюда вода сквозь всевозможные ухищрения, занимающие с полверсты места, прыщет и хлещет на радость глазу и на удивление публики.

Погуляв тут, укатили мы в Рим и остановились в первокласснейшей гостинице «Квиринал». Но не смогли при наших демократических привычках и костюмах прожить в нем дольше,