Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть 4 - Алексей Хренов

видимо, среди профильных политвдохновителей не нашлось желающих, или в результате хитрых подковёрных игр прислали двух замполитов из РККА: один из пехоты попал на флот, а кавалерист — к авиаторам. И в этот редкий раз они оба соединились и отдавали всю свою политическую энергию митингу, искренне радуясь, будто предлагая всем бесплатно съездить на курорт.

— Товарищи! — загремел флотский политрук, махнув рукой, требуя тишины. — Сегодня на наш аэродром прибыла великая революционерка, символ борьбы трудового народа, товарищ Долорес Ибаррури! Похлопаем, товарищи!

Народ, разумеется, заорал, загремели аплодисменты, кто-то радостно взмахнул кепкой, Лёха слегка склонил голову набок, разглядывая, кто же она, эта легендарная фигура.

Долорес действительно была яркой женщиной — небольшого роста, но с таким взглядом, что даже бывалые мужики в строю вытянулись. Она шагнула вперёд, и её голос, сильный, горячий, пробежался по толпе:

— Товарищи, братья по оружию! Сегодня, как никогда, важно помнить, что наш общий враг — это фашизм! И только плечом к плечу мы сможем его одолеть!

Лёха с интересом разглядывал стоящую на трибуне молодую женщину. Он мысленно повернул её и так, и эдак…

— Не, я бы не стал… — родилась в мозгу циничного человека XXI века мысль.

Толпа снова зашумела, и даже Лёха нехотя признал, что голос у женщины поставлен будь здоров.

— ¡No pasarán! — раздалось где-то с краю.

И постепенно, как круги по воде от брошенного камня, лозунг разошёлся, и толпа стала как один скандировать:

— ¡No pasarán!

Прислушавшись, Лёха явно выделил, как Алибабаевич тоже радостно скандирует:

— Не-ПаСр@л! Не-ПаСр@л!

Он, не задумываясь, присоединился к этому веселью и тоже в полный голос стал орать:

— Не-ПаСр@л! Не-ПаСр@л!

Долорес говорила про братство, про борьбу, про поддержку Советского Союза, про героизм лётчиков и солдат. Всё шло по проверенному сценарию.

Но вот под конец кавалерист от авиаторов вдруг сияюще улыбнулся и добавил:

— Товарищи! Чтобы ещё крепче скрепить нашу боевую дружбу, есть предложение! Давайте все вместе внесём пожертвование в фонд республики! И на собранные деньги мы закажем в СССР настоящий боевой самолёт!

Обойдённый на повороте флотский пехотинец мстительно подумал, что потом-то они едут с Долорес в порт, и вот там… Ему прямо улыбался в видениях целый торпедный катер! И почётная грамота… А может быть, и орден… Да, лучше орден!

Толпа, разогретая пламенной речью, снова загудела и разразилась аплодисментами. Армейский комиссар заорал:

— ¡Viva la República!

— ¡Viva! — эхом отозвались вокруг.

Задетый этой инициативой меньше всех окружающих, Лёха флегматично почесал стриженную макушку под пилоткой, потом лениво обернулся к Алибабаевичу и с чисто авиационной ехидцей выдал:

— Чего-то мне подсказывает, что скидываться будут из наших зарплат.

— Камандира, а моя всё! Нету зарплата больше! А если было, я не давать! — тут же оградил себя от возможных потерь стрелок.

Авиа-политрук, улыбаясь, уже махал листком, в который аккуратно заносились суммы «добровольных» взносов.

— У советских добровольцев нужные средства будут вычтены централизованно из зарплаты! — бодро объявил он, ослепительно улыбаясь, как на рекламе зубной пасты.

Лёха качнул головой, соглашаясь с ранее высказанными мыслями. Алибабаевич рядом чуть не подавился воздухом. Он вытаращился на комиссара, потом на Долорес, потом снова на комиссара.

И вдруг Алибабаевич громко и, главное, чисто, на весь аэродром крикнул:

— Да здравствует «Сбор на Ебатури!»

Лёха заржал, в толпе кто-то фыркнул, обобранные советские добровольцы мстительно заулыбались, а оба радостных комиссара вдруг ощутимо побледнели.

Но было поздно.

Непонятный для испанцев клич уже понёсся по аэродрому, передаваясь от одного советского добровольца к другому.

И пока где-то в казармах политруки тихо заполняли ведомости с новыми суммами, добровольцы, у которых изымали зарплатные песо, уже осторожно делились друг с другом соображениями, называя это исключительно как:

«Ну что, на сколько тебя отЕбатурили⁈»

Вторая половина июля 1937 года. Барселона.

Барселона потихоньку приходила в себя. Мятеж анархистов и троцкистов был подавлен, и теперь власть твёрдо удерживали республиканцы под контролем компартии.

Александр Орлов, рождённый Лейбой Фельдбиным, был специалистом… широкого профиля — по сомнительным, а иногда и откровенно грязным делам.

Тех, кто ещё вчера громче всех кричал про свободу и анархию, теперь сажали в подземелья и отправляли к стенке. Ну а он, Александр Орлов, человек с гибкой моралью и исключительно чутким нюхом на власть и деньги, занимался тем, что у него всегда получалось лучше всего — зачисткой и борьбой с врагами революции.

Но зачищать можно было тоже по-разному. Он не просто устранял анархистов — он делал это так, чтобы выгодные ему люди оставались живы, а нужные связи укреплялись.

Официально он работал под эгидой НКВД, но в действительности его игры были куда сложнее. В его «копилке» оказались два особо ловких представителя анархистского движения — не слишком умные, но до невозможности жадные и беспринципные типы, готовые ради хорошей жизни пойти на что угодно.

Можно было не расстреливать всех подряд, а оставить парочку «полезных идиотов».

Где-то в подвалах уже шли допросы, где-то на окраинах города продолжались аресты, а два откровенных бандита — Гильермо «Гуталин» и Хуан «Торшер» — сидели перед Орловым и потели, как мыши на кошачьем собрании.

— Так вы говорите, что всю жизнь боролись за дело революции? — лениво протянул Орлов, постукивая по столу кончиком карандаша.

— Да-да! — закивал Гуталин, с усилием прилаживая на лицо выражение искренности и показывая, что всю жизнь мечтал служить Советскому Союзу. — Только за дело революции!

— Само собой! — поддакнул Торшер, улыбаясь щербатым ртом. — Мы всегда готовы пристукнуть… того… в общем, кого вам надо.

Орлов затянулся сигарой, выпустил дым и долго смотрел на них. Потом чуть улыбнулся.

— Вот что, граждане бандиты. Придётся вас расстрелять.

Гуталин от неожиданности чуть не навернулся со стула, Торшер пару секунд молчал, соображая, не шутка ли это.

Вербовка началась. Вошедшие симовцы — республиканские чекисты — растащили парочку по разным камерам.

Александр Орлов был мастером манипуляций и знал, как работать с людьми, особенно с теми, кто находился в отчаянном положении. Вербовка анархистов в его исполнении не была грубой попыткой запугивания или примитивного подкупа. Он использовал комбинацию психологического давления, ложных обещаний и хитроумных уловок, чтобы заставить их работать на себя.

Анархисты не были единой структурой, скорее — пёстрым набором фракций, часто враждующих между собой. Первым делом он определил, у кого есть личные счёты с товарищами, кто чувствует себя обманутым или преданным, кого можно было выставить «жертвой обстоятельств».

— Гильермо, а