Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

во многом показателен для судеб шотландского протестантизма. С одной стороны, отсутствие квалифицированных пресвитерианских священников в целом ряде регионов, а также сохраняющиеся дореформационные верования и ритуалы свидетельствуют, что на уровне прихода Шотландия все еще не была полностью протестантским королевством. С другой, неудачи шотландской политики, а также слабость королевской власти на протяжении большей части XVI в. лишили протестантскую церковь возможности играть значительную роль в осуществлении власти, влиять на принятие светских решений и говорить языком принуждения. В этом крайне территориально ограниченном сообществе с несовершенными формальными институтами формирование церковных сессий заложило основу для строительства первой общенациональной по своей сути юридической системы, которая являлась источником персональных и надличностных моральных стандартов. В шотландском политически разделенном обществе, где соперники по борьбе за власть остро нуждались в легитимации своих действий и поведения, престиж и моральная оценка основывались на степени богоугодности того или иного поступка, независимо от субъекта такого действия, которым мог быть представитель высшего света, лэрд или горожанин. Все это давало дополнительные ресурсы в руки пресвитерианской церкви, являвшейся последней инстанцией в людском и высшем суде. Мнение священника крайне редко подвергалось сомнению.

Изучение того, как функционировала местная церковь, дает порой удивительные примеры сотрудничества пресвитерианских пасторов и локальных властей во многих частях Шотландии, опровергая долгое время существовавшее мнение представителей «эдинбургской школы» о шотландской реформации, как о конфликте светских и духовных властей. Взаимодействие государства и церкви проявлялось не только в том, что в состав церковной сессии входили представители светской власти, например, провосты, как это было в Перте или в Глазго, но и в том, что наказания, накладываемые церковью, включали штрафы, взимаемые со светских властей. Законодательство, предлагаемое пресвитерианскими властями, было чрезвычайно строгим. В период между 1563 и 1592 гг. шотландский парламент принял целую серию актов, вводящих строгое наказание за прелюбодеяние и богохульство. Кроме того, законы, инициируемые парламентариями, были направлены на то, чтобы сделать воскресную службу обязательной для посещения всех, и строго наказывали всем джентльменам, «состоятельным йоменам», и горожанам с определенным уровнем доходов читать Библию и псалмы и порицать тех, кто распевает веселые песенки. Степень участия, с которой церковные власти вмешивались в вопросы светского управления, была самой высокой в Европе того времени. В 1596 г., когда голос шотландских пресвитеров, осуждавших всяческие грехи, был как никогда громок в Шотландии, Генеральная ассамблея выступила с порицанием королю за богохульство, к королеве – за то, что она не вышла к причастию, за ее вечерние прогулки и за участие в балах, а в то же самое время Эндрю Мельвилль во время королевской аудиенции в сентябре прочел монарху очередную проповедь о необходимости послушания богу[156].

Строгость парламентского законодательства, правда, не должна вводить в заблуждение. Статуты шотландского представительного органа оставались зачастую лишь благим пожеланием, не превращаясь в категорический императив для государственных чиновников, и только немногие местные суды стали применять на практике законы о прелюбодеянии и богохульстве. Но все это одновременно свидетельствует еще и об ограниченности церковной дисциплины в Шотландии. То, что создала шотландская реформация, было далеко от регулярного, подчиняющегося строгим правилам, пуританского общества. Скорее, это была особая политическая культура, в которой язык богоугодных правителей, обязательства властей по устранению идолопоклонства, а также претензии священников на моральное и духовное лидерство в обществе – все это имело преимущественно политическое значение, как и в Женеве, действуя в интересах государства. И хотя до конца XVI в. и королевские, и церковные суды все еще были в равной степени слабы, постепенная консолидация власти, а также формирование консенсуса между светской и духовной властями способствовали усилению их обеих.

Протестантская конгрегация ограничивала, как известно, количество праздников, и в Женеве, например, за ослушание могло последовать суровое наказание. Однако даже отчет Генеральной ассамблеи, датируемый 1617 г., говорит, что священники, отвечая требованиям своей паствы, продолжают проводить святое причастие по старым обрядам[157]. Шотландия не являлась исключением в ряду регионов, столкнувшихся с аналогичными вызовами – медленные изменения, происходившие в реформированной религии между 1550 и 1600 гг. и с точки зрения расширения конгрегации, и с позиций вероучения, догматики и обрядов, были общеевропейской тенденцией. Проблемы веры, церковной организации и правил, считают современные историки, были характерны для католической, кальвинисткой и лютеранской церкви, и ни одна из конфессий не была более успешной в решении этих вопросов, чем другие[158]. Так или иначе, в Шотландии население, особенно в сельских регионах, действительно очень настороженно относилось к изменениям.

Ситуация осложняется еще и довольно распространенным термином «народная церковь», используемым для обозначения церквей, возникших в результате реформации. Означает ли тогда этот термин, что церкви, существовавшие в Европе до реформации, были отделены от народа? Как правило, данный термин понимается в связи с более тесной связью викариев с паствой[159]. Однако парадокс в том, что протестантизм в стремлении повысить статус и привлекательность приходских служителей посредством их обучения, образования и наделения большими доходами, отдалил, по большей части, необразованную паству от тех, кто руководил ею в вопросах веры. Новые пресвитеры конца XVI в. с их более высоким образовательным и в целом социальным уровнем, по сравнению с прежними священниками, «были даже дальше от своих прихожан»[160]. В этой связи церковь 1600 г. была в меньшей степени «народной», чем церковь 1500 г. Правда, необходимо отметить еще и то, что эта тенденция, повышение социального уровня священников, берет свое начало еще до 1560 г., и она характерна для всех европейских церквей, и католических и протестантских, которые стремились профессионализировать статус священников и установить над ними более пристальный контроль. И именно результатом этого процесса стало то, что принято называть «веком допросов», реализуемых то в форме дисциплинарных трибуналов, то экзорцизма, то диоцезных судов. Неизменным оставалось одно – более жесткие требования к тем, кто намеревался занять кафедру священника.

Однако, если исходить из концепта «народной церкви», то закономерным будет вопрос о том, какого рода народ владел этой церковью. Примеры, приводимые в литературе, дают исчерпывающий ответ на вопрос о том, каким образом землевладельческая знать демонстрировала свою приверженность принципам протестантизма. Например, часовня Росслина, как и многие ей подобные религиозные сооружения в сельской местности, получила статус общественного молитвенного места после 1450 г., что было связано с появлением нового землевладельческого класса лордов парламента[161]. Другой пример – часовня Скелморли Эйсли в Айршире, возведенная Монтгомери в 1636 г., которая в источниках упоминается как «протестантский аналог часовни, построенной на помин души»[162], в XVII в. была одной из наиболее известных из-за своих искусно выполненных надгробных украшений. Эти два примера религиозных построек, хотя и выполненных в разные эпохи, в значительной степени схожи друг