Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин

сталкиваться с описанием этого феномена в книгах. «Когда я погружена в написание романа, реальность начинает искажаться: в ней отражается, иной раз под неожиданным углом, все то, о чем я думаю в своей работе», – пишет в своем эссе Оттесса Мошфег. Вирджиния Вульф выразила, по сути, то же чувство в дневниковой записи 1933 года: «Какое странное совпадение! Реальная жизнь создала в точности именно ту ситуацию, о которой я пишу». Писательница Кейт Замбрено утверждает, что во время работы она часто везде видит одни и те же имена и книги: «Я начинаю устанавливать связи со всем – я вижу литературу во всем, что меня окружает, бесконечное море отсылок».

В иных случаях способность видеть в окружающей реальности «бесконечное море отсылок» становится признаком безумия. В биографии математика Джона Нэша «Игры разума» Сильвия Назар пишет, что «давняя убежденность Нэша в том, что мир рационален», которая и привела его к изучению математики, почти незаметно превратилась в шизофрению: он начал находить скрытые послания в газетных заметках и космическое значение в количестве красных галстуков, замеченных на кампусе Массачусетского технологического института. Его желание обнаружить глубинную структуру мира с помощью геометрии и математики переросло, по словам Назар, «в карикатуру, в непоколебимую веру, что все на свете не случайно и не происходит просто так, что у всего есть причина и смысл».

Трудно было удержаться от соблазна связать эти странные совпадения, напоминающие знаки откуда-то свыше, с тем обстоятельством, что я наконец вернулась к космологическим теориям, которых так долго сознательно избегала. Вернувшись к теории Бострома на время презентации, я столкнулась с целым рядом нерешенных для себя вопросов, и они начали преследовать меня – посещали во время панельных дискуссий, по дороге в отель. С тех пор как десятилетием ранее я познакомилась с гипотезой симуляции, идея информационной Вселенной стала гораздо более популярна у широкой публики. Сама я никогда не находила эту идею особенно убедительной, но теперь мне пришло в голову, что гипотеза Бострома может, по крайней мере теоретически, объяснить некоторые ее слабые места.

Один из распространенных аргументов против информационной вселенной состоит в том, что информация не может быть «безосновной», не имеющей материального субстрата. Клод Шеннон, отец информатики, настаивал, что у любой информации должен быть физический носитель – например, компьютерное «железо». Но с годами информация становилась все более абстрактным понятием, которое использовалось для объяснения самых разных явлений, и в итоге превратилась в нечто расплывчатое и нематериальное. Строго говоря, сейчас больше не существует четкого консенсуса относительно того, что же такое информация на самом деле, – настолько размытыми и запутанными стали попытки дать ей определение. Оксфордский философ Лучано Флориди утверждает, что информация – это «туманное понятие» и что «многообразие форм снискало ему дурную славу»: существует целый ряд определений «информации», одно абстрактнее другого. Именно эта нечеткость и стала одной из причин широкой популярности информационных метафор, хотя в конечном счете многообразие трактовок лишает само понятие какого-либо смысла. Как отметил философ Бернардо Каструп: «Утверждать, что информация существует сама по себе, – это все равно что говорить о верчении без волчка, о ряби без воды, о танце без танцора, об ухмылке Чеширского Кота без самого кота».

Но если Вселенная представляет собой огромный компьютер, то, возможно, информация, из которой состоит ткань космоса, хранится на каком-то физическом носителе – например, жестком диске. Мы никак не можем его увидеть или обнаружить, ведь он существует не в нашем мире, а во вселенной программистов, которые его создали. Все, что мы могли бы заметить, – это его высокоуровневая структура, абстрактные закономерности и законы, которые являются частью его программного обеспечения. Другими словами, гипотеза симуляции могла бы объяснить, почему наша Вселенная пронизана отчетливыми паттернами и математическими закономерностями, а также помочь нам сделать предположение, на чем они основываются. Возможно, Галилей был не так уж далек от истины, когда представлял себе Вселенную как книгу, написанную Богом на языке математики. Вселенная была программным обеспечением, написанным программистами на двоичном языке кода.

Кроме того, гипотеза симуляции предлагает эффектное решение проблемы измерения, опираясь на аналогию с компьютерными играми и виртуальной реальностью, где объекты генерируются только по мере необходимости, когда игрок взаимодействует с ними. Готовясь к конференции, я встретила высказывание исследователя NASA Рича Террила, который именно это и утверждал. «Ученые из кожи вон лезут, чтобы исключить идею о том, что нам нужен сознательный наблюдатель, – сказал он в интервью The Guardian. – А может быть, решение в том и состоит, что нам не обойтись без сознательного наблюдателя – вроде игрока в видеоигре». Чем больше я перебирала эти теории, как детальки пазла, тем убедительнее они начинали казаться. Видимо, какая-то часть меня все еще жаждала вернуться к докоперниканскому мировоззрению, в котором меня воспитывали, – ко Вселенной, где люди были вершиной творения и жили под присмотром заботливого Творца, создавшего их по своему образу и подобию. Быть может, гипотеза Бострома отчасти обязана своим успехом тому, что снова помещает человека в центр Вселенной. Она дает нам возможность вновь поверить в то, что мы находимся в центре событий, что наша жизнь имеет космическое значение и смысл. Это и имела в виду физик-теоретик из Гарварда Лиза Рэндалл, когда ее спросили, жизнеспособна ли теория Бострома. «Каким же самомнением надо обладать, – сказала она, – чтобы думать, что кому-то потребовалось нас симулировать!»

Конечно, если довести теорию Бострома до логического завершения, то этот аргумент окажется не таким уж железным. По Бострому, крайне маловероятно, что наш мир – единственная смоделированная Вселенная. Любая цивилизация, достаточно развитая для создания подобных микрокосмов, скорее всего, создала бы миллионы подобных миров, каждый с небольшими отличиями от остальных. Возможно даже, что эти искусственные миры по мере их цивилизационного и технологического развития научатся создавать собственные симуляции – получится бесконечный ряд миров, вложенных один в другой наподобие матрешки. Такое ви́дение космоса больше всего напоминало теорию мультивселенной. Наша Вселенная была лишь одним из множества возможных миров, каждый из которых, вероятно, имеет свой собственный набор физических законов, воплощающих все возможные варианты реальности.

Ирония, которую я осознала не сразу, заключалась в том, что тезис Бострома, по сути, ничего не объясняет ни в устройстве Вселенной, ни в ее происхождении. По-настоящему бесконечной эта цепочка миров быть не может – предполагается, что где-то есть изначальный, базовый, уровень реальности, где находятся или находились первые постлюди, создавшие первую технологическую симуляцию. Но эти постлюди были всего лишь нашими потомками – или потомками какого-то другого вида, развивавшегося на другой планете, и поэтому вопрос о происхождении Вселенной остается открытым: мы просто отступили на шаг назад. Откуда же взялась та первая, изначальная,