Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

выступать второстепенной характеристикой создаваемых ею женских «типов». Нередко возраст имплицитно соотносится с социальными и матримониальными категориями: так, «современная девушка» очевидным образом ассоциируется с более ранней жизненной стадией, чем «современная мать», хотя реальная разница в возрасте может быть незначительной или вовсе отсутствовать. Более непосредственные указания на возраст иногда, парадоксальным образом, оказываются сопряжены не с осуждением, а с любованием – такова характеристика юных «нимф» в одноименной статье: «Между фазами неотесанной школьницы и вполне сформировавшейся молодой леди располагается короткая пора нимфы, когда физическое удовольствие от жизни, пожалуй, острее всего и девушка не боится использовать свои члены в соответствии с замыслом природы и без стыда наслаждается своей молодостью и силой» (Ibid.: 137). Напротив, статья «Зрелые сирены» воспевает женщин средних лет, которых, по заверениям Линн Линтон, мужчины нередко предпочитают более молодым особам.

Противоположностью «зрелой сирены» является «отжившая женщина» (la femme passée), неспособная осознать преимущества и ограничения своего возраста и из-за этого совершающая «роковую ошибку», пытаясь соперничать с молодыми женщинами на их стилистическом поле: тем самым она «теряет то хорошее, что у нее осталось, и, поскольку сравнение не в ее пользу, ярче обнаруживает разрушительное действие времени» (Ibid.: 208). И даже «зрелая сирена» достойна благосклонного упоминания лишь пока она окружает себя мужчинами своего возраста, а не становится «чудовищной соблазнительницей молодежи» (Ibid.: 212). Таким образом, фигура смешной и жалкой, или же монструозной, женщины старшего возраста, не желающей признавать, что пора любви, красоты и модного щегольства для нее прошла, кое-где появляется в текстах Линн Линтон, подпитывая бытующие в обществе мизогинные дискурсы, которые будут обращены и против самой публицистки. Однако наиболее важным вкладом Линн Линтон в интерпретацию женственности ее современниками представляются не отдельные образы, а вся созданная ею галерея женских типов.

Идею типа в 1860-х годах никак нельзя было назвать новой: наибольшая мода на нее пришлась на вторую четверть века. В предыдущем разделе упоминались типы, репрезентация которых опиралась на зооморфную топику – наиболее ярким примером является образ светского льва. Сама идея социальной классификации, по-видимому, вдохновлялась биологической систематикой Линнея и естественной историей Бюффона. Последний скептически относился к таксономическим построениям, однако именно его метод, предполагающий описание образа жизни, привычек и «характера» каждого из видов животных, лег в основу жанра «физиологий» и других социальных типологий. Развернутую классификацию женских типов можно найти в сборниках «Французы, нарисованные ими самими», выходивших в 1839–1842 годах под редакцией Леона Кюрмера (Парижанки 2014). Авторы подобных очерков нередко стремились блеснуть остроумием за счет изображаемых персонажей, но типологический подход как инструмент последовательной моральной дискредитации женщин, пожалуй, можно назвать изобретением Линн Линтон. Она использовала этот прием, как отмечает Андреа Брумфилд, уже в начале 1860-х годов в статьях для журналов «Лондонское обозрение» (The London Review) и Temple Bar (Broomfield 2002: 450). Впоследствии парад карикатурных женских типов развернулся на страницах «Субботнего обозрения». Многие статьи сосредоточиваются на разработке единственного образа и носят соответствующее название, в других случаях текст строится на перечислении типов, подпадающих под определенную рубрику. Так, например, статья «Женское притворство» рисует разновидности неестественного женского поведения, последовательно обращаясь к фигурам «синего чулка», чересчур женственной женщины, мужеподобной женщины, ханжи и так далее.

Карикатурная наглядность этих типов, каждый из которых имеет свой узнаваемый костюм, набор жестов и другие внешние признаки, позволяет рассматривать их все, а не только «современную девушку», как (нежелательные) отклонения от идеала женственности, воплощенного в Венере Медичи. Джеймс Краснер отмечает важность типологических рядов в рассуждениях Дарвина о женской красоте и принципах полового отбора (Krasner 2009: 157–159): воображаемая вереница Медицейских Венер служит «цивилизованным» эквивалентом приписываемой африканским «дикарям» практики сравнения стеатопигических задов, упоминаемой чуть ранее в «Происхождении человека»[65]. Сходные образы и ситуации, как показал Краснер, в изобилии встречаются в постдарвиновском искусстве и литературе. Буквальные или подразумеваемые ряды женщин, на которых направлен сравнивающий и оценивающий мужской взгляд, не только являются приметой культурного мира Другого, например в ориентализирующих репрезентациях турецкого рынка рабов, но и наполняют европейскую повседневность. К примерам, приводимым Краснером, можно добавить работы Эдгара Дега, в особенности монотипии, иллюстрирующие жизнь борделя. Филиппа Кайна пишет о них так: «Здесь представлены различные сцены выбора (selection) проститутки клиентом, где группы полуобнаженных женщин в чулках, корсетах и туфлях на высоком каблуке сидят на диване в ряд, под пристальным взглядом зловеще маячащих по краям изображения мужских фигур в деловых костюмах» (Kaina 2009: 172). Другие женские образы, созданные Дега, апеллируют к тем же структурам взгляда, пусть и в менее агрессивной форме: танцовщицы на многих картинах также составляют «ряды», будто предназначенные для рассматривания и сравнения, и даже изолированные фигуры органично встраиваются в логику подобного ряда. И если балерины на сцене экземплифицируют логику естественного и полового отбора лучших из лучших, то знаменитая скульптура «Маленькая четырнадцатилетняя танцовщица» иллюстрирует обратную сторону селекции – отбраковку (Aloi 2018: 5).

Джеймс Краснер указывает на роль индустриального производства в формировании подобной сериализованной образности (Krasner 2009: 158). Действительно, особенно в том, что касается моды, растущая механизация в изготовлении тканей, лент, кружева, фурнитуры, до некоторой степени – готовых изделий, и в значительно большей степени – массово тиражируемых образов, в частности модных гравюр, способствовала формированию представлений об одинаковости модниц и о возможности классификации женщин на основании их отношений с модой. Сама идея эволюции, для которой центрально понятие (де)специализации, представляется укорененной в логике индустриального капитализма[66]. Однако «селекционерские» метафоры имеют коннотации не только производства («изготовления» птиц или женщин желаемых параметров, причем этот процесс описывается скорее как художественная практика, чем как массовое тиражирование образца), но и потребления – по крайней мере, визуального, в которое читатели или зрители оказываются вовлечены наряду с авторами и персонажами – «селекционерами». И Линн Линтон в изобилии поставляет читателям все новые типы, которые можно сравнивать, оценивать, опознавать в реальной жизни.

Успех этого начинания очевиден в том, как охотно созданные ею образы подхватывают другие средства массовой информации, облекая их в визуальную форму. Так, «Антология современной девушки» представляет заглавную фигуру уже не как монолитный тип, а как собирательную категорию (Moruzi 2009: 14), бесконечно диверсифицирующуюся – в полном соответствии с дарвиновскими представлениями о видообразовании. Разновидности «современной девушки» в «Антологии» имеют национальную специфику: отдельные статьи посвящены французской, американской, ирландской, валлийской, немецкой современной девушке, – и привязку к роду занятий («работающие девушки» представлены типами балерины, горничной, швеи и буфетчицы). Но чаще всего героинь определяет их досуг и развлечения: флирт, туризм, охота, различные виды спорта (даже «легкомысленная курящая современная девушка» изображена с бильярдным кием). Как указывалось выше, «современные девушки»