Россия и Запад - Федор Иванович Тютчев

В первых числах мая мы непременно увидимся в Москве, и если бы вам недостаточно было главного ручательства, т. е. желания видеться с вами, то вот и другие, как, напр<имер>, то обстоятельство, что Аксаков в мае месяце уезжает в Самару.

Благодарю вас за память о Дарье. Ее положение все то же, т. е. самое грустное и жалкое. Не то чтобы болезнь грозила опасностию – но жизнь-то сама становится невыносимою. Сегодня день ее рождения, который, с прошлого года, сделался днем траурным, а в нынешнем году будет праздноваться в Зимнем дворце, под влиянием самых тревожных и грустных впечатлений. Вчера, у Феоктистовых, встретил я приезжих из Москвы, из рассказов которых видно, что настроенье умов в Москве ничем не уступает тому, которое здесь между нами, очевидцами события… Назначение М. Н. Муравьева и в Москве, вероятно, всех порадовало и успокоило. Ему удастся, можно надеяться, обнажить корень зла, – но вырвать его из русской почвы – на это надо другие силы… И случайным, конечно, совпадением событие 4 апреля вяжется с делом «Моск<овских> вед<омостей>». Это также было своего рода предостережение, но более серьезное и лучше мотивированное и данное уже не нами – а нам, самоуверенным раздателям необдуманных предостережений… Слишком явно стало, на чьей стороне правда и понимание вопроса и кому была бы на радость всякая мера, могущая повлечь за собою закрытие «Московских ведомостей», – но с тем же полным убеждением все люди, серьезно сочувствующие этому направлению, жалеют, что Катков без малейшей нужды ослабил несколько свою позицию непомещением предостережения, – это также факт неоспоримый и вне вашей среды не подлежащий ни малейшему сомнению… Как глубоко хватит реакция, вызываемая послед<ним> событием, будет зависеть от тех открытий и обличений, кот<орые> воспоследуют. Пока кн. Долгоруков дал своим примером спасительное указание. – Но… довольно. Все время говоря о постороннем, я думал о вас – и многое, многое думал… Господь с вами.

Георгиевскому А. И., 16 апреля 1866

А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ

16 апреля 1866 г. Петербург

Петерб<ург>. 16 апреля 1866

Пишу к вам несколько строк, друг мой Ал<ександр> Иваныч. – Третьего дня известились мы по телеграфу из Парижа, что в послед<нем> заседании Конференции мы одержали верх над Францией à la suite d’une discussion bien irritante. Иностр<анный> принц устр<анен> – и разъединение Княжеств делается теперь более чем вероятным. Это личное торжество для Горчак<ова>.

Вчера вечером был я у Муравьевых. – На каждом шагу препятствия. Трепов до сей поры еще не назначен – потому только, что не приискали еще места для Анненкова, а между тем каждая минута дорога. Князь Суворов срамит князя Долгорукова за его малодушие и выставляет в пример и укор ему свое собственное самоотвержение. Состав полиции до того ненадежен, что государь предоставил Муравьеву заменять полицейских нижними чинами гвардии при содействии в<еликого> кн<язя> Ник<олая> Ник<олаевича>, который, как мне известно, выказывает много усердия. – С другой стороны, в администр<ативной> сфере недоброжелательство к Мур<авьеву> – общее, без различия партий и мнений. Всем колет глаза его исключительное положение. Граф П. Шувалов уже о сю пору говорит о привычке Муравьева превращать муху в слона ради своей популярности. Стремление же этих господ с самого начала было – убедить самих себя и публику, что все дело – отдельный факт студента-мономана. Муравьев же утверждает, что уже теперь он имеет в руках доказательства существования обширного заговора, нити которого идут за границу, – но до сих пор польский элемент еще не выказался, хотя он и чувствуется во всем. – Положение страшно трудное. Главная трудность в том, как и где провести черту между словом и делом – между стихийною силою мысли и мнения и уже зародившимся положительным политическим фактом – и в особенности избегнуть поползновения – за неимением факта – обратить полицейские репрессивные меры противу неуловимой стихии мысли. Вот где опасность – попасть опять нечаянно в колею николаевских реакций. Насильственным подавлением мысли – даже и в области нигилистических учений – мы только раздражим и усилим зло – пошлая, избитая истина и, однако, вечно устраняемая в применении. – Если чье влияние может предупредить эту беду, так это, конечно, «М<осковские> ведомости» – они побороли Головнина, большая заслуга. Это было растление мысли – но и гнет мысли оказался бы столько же пагуб<ен>.

Ф. Тчв

Аксакову И. С., 19 апреля 1866

И. С. АКСАКОВУ 19 апреля 1866 г. Петербург

Петербург. 19 апреля 1866

Друг мой, Иван Сергеич. Много утешили вы меня письмом вашим. Я получил его как нельзя более кстати, т. е. в ту самую минуту, когда всего более мне хотелось вашего слова – когда все слышнее и слышнее становилось для меня и для многих молчание «Дня» в этом общем говоре и гаме… Да, вы правы, правы почти во всем… Лучшее доказательство, в какой мы лжи постоянно живем, это то чувство какого-то испуга при виде нашей собственной действительности, проявляющейся нам каждый раз как какое-то привидение… Так и теперь. Вдруг словно гора зашевелится и пойдет… Эта гора – народ русский… И куда тогда деваются все наши теории и соображения? Что, напр<имер>, значат теперь все наши конституционные попытки в применении к живой действительности? Как убедить народ русский, чтобы он согласился дать себя опутать, в лице своего единственно законного представителя – царя, этою ухищренною паутиною, т. е. обрек себя на умышленную неподвижность, чтобы при каждом живом движении невольно и нечаянно не порвать на себе всей этой ухищренности? – Где место, при настоящем взаимнодействии этих двух величин, конституционным затеям?.. Уж одна эта очевидная невозможность должна бы указать, что наше искомое не там, где его ищут… Что оно внутри, а не извне – дело организма, а не механизма… Так что, в конце концов, вот какою формулою можно пока определить закон нашего будущего развития, нашей единственно возможной конституции – чем народнее самодержавие, тем самодержавнее народ.

Но, предоставив будущее будущему, вот что воочию совершается в настоящем… Пистолетным выстрелом 4-го апреля проживающий между нами нигилизм заявил себя официально – и все переполошились – что это такое? откуда и почему?.. Призывается Головнин, и объявляется ему, между прочим, что так как общественное мнение страшно против него раздражено, то ему оставаться министром не следует… А что же, наконец, довело до этого сознания?.. А вот что: при допросах некоторые из этих милых личностей не обинуясь объявили, что их цель была захватить в свои руки народные школы и в