Традиции & Авангард. №2 (13) 2022 г. - Литературно-художественный журнал

Протянутся родники

По легкой от ветра прохладе.

«Над голубой водой…»

Над голубой водой

Красным огнем с небес,

Все опалив собой,

Утро целует лес,

Ластится к соснам, пьет

Реки дремучих дум,

Их защищает от

Несоразмерных лун.

Сосны не прячут крон,

Пьют родниковый зной.

Зною из всех имен

Имя дано – Родной.

«Спелый, зеленый, чистый…»

Спелый, зеленый, чистый

запах осенних дынь.

Тмин для меня душистый,

а для тебя – полынь.

Вырежу сердцевину,

дам настояться ей.

Выпить моей осине

сок твоих тополей.

Вызреет мякоть дыни…

Тополь осину жмет…

Запах степной полыни

тмину дышать дает.

«Бог написал на глине…»

Бог написал на глине:

«Время забыто ныне,

Время смывает нас».

Яблочный скоро спас.

Яблоки не созрели…

Это твои зардели

Щеки. Иконостас —

Я помолюсь о нас.

«Нежно щебечет птица…»

Нежно щебечет птица,

Плачет осенний клен.

Стану твоей синицей —

Быть тебе журавлем.

И, заливаясь трелью

После ночных ветров,

Лягу твоей постелью

Под ледяной покров.

Полина Жеребцова

Полина Жеребцова родилась в 1985 году в Грозном и прожила там почти до двадцати лет.

Автор нескольких книг, в том числе «Дневник Жеребцовой Полины», «Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.», «Тонкая серебристая нить». Проза переведена на французский, украинский, немецкий, португальский, финский, эстонский, литовский, латышский и другие языки.

Член Союза журналистов России, финского ПЕН-клуба. Лауреат международной премии им. Януша Корчака сразу в двух номинациях (за военный рассказ и дневниковые записи). Финалист премии Андрея Сахарова «За журналистику как поступок». С 2013 года живет в Финляндии.

«Тюкины дети» – роман, основанный на документальных дневниках Полины Жеребцовой за 2006–2008 годы. Его события развиваются вслед за ставропольской сагой «45-я параллель», опубликованной в журнале «Традиция& Авангард» (2019, №№ 1–5).

Тюкины дети

Документальный роман

Продолжение. Начало в №№ 3–4, 2021; № 1, 2022

Марфа Кондратьевна причисляла себя к московской интеллигенции, поскольку ее тетушка дружила когда-то с Мариной Цветаевой и вслед за любимой поэтессой повесилась. Любила она посещать литературные и театральные вечера в столице, покидая деревенский дом весной и осенью.

В ее московских квартирах, щедром, вовремя приватизированном наследстве, собирались диссиденты. Особенно прославился Глеб Рубин. Он ловко рифмовал матерные слова с фамилиями членов Политбюро, его частушки любили, ими восхищались, они ходили по рукам самиздатом.

Летом и зимой жизнь семьи протекала в деревне. Лев Арнольдович пил самогон, а затем, в порыве белой горячки, гонялся за супругой и дочерьми.

Одним из самых ярких воспоминаний раннего детства Глафиры было такое: мать опрометью несется по колдобинам сельской дороги. За спиной – Аксинья, а ее, Глафиру, мать прижимает к груди.

– Оставь меня, мучитель! Не смей бить! – умоляет Марфа Кондратьевна.

– Иди сюда, поганка, кому говорю! – крик Льва Арнольдовича разносится на всю улицу.

Глафире в такие моменты становилось настолько жутко, что она начинала искренне завидовать Аксинье: та была на три года старше, но ничего не понимала. «Быть сумасшедшей хорошо, – думалось Глафире. – Сумасшедшие не чувствуют боли, как мы…»

Ей запомнилась поездка в осенний Париж, устланный золотыми листьями. Марфу Кондратьевну на международную конференцию пригласили друзья-правозащитники – рассказать о жизни в новой, ельцинской России. Оставив Аксинью в психиатрической лечебнице, Марфа Кондратьевна поспешила отправиться в путешествие с супругом и младшей дочерью. Глафира скучала в длительной поездке на поездах, а мать, наоборот, воодушевленно составляла речь для выступления.

Занятая своими делами в столице Франции, Марфа Кондратьевна забывала покормить дочку. Глафира плакала, капризничала, но мать упорно таскала ее по собраниям, где были острые закуски и выпивка, но не было еды для ребенка. Глафире все время хотелось есть. Как-то мать завела ее в одну из парижских забегаловок и заказала бутерброд и стакан воды. Бутерброд нужно было ждать, а стакан воды принесли сразу. Воду Глафира выпила залпом, а потом решила, что стакан съедобный. Она откусила кусочек. Стакан, изготовленный из тончайшего стекла, порезал ей губы и язык, ручьем хлынула кровь… Испуганные официанты притащили полотенца и лед. Марфа Кондратьевна на ужасном английском с беспокойством спрашивала: «Вы же не возьмете с нас деньги за стакан? Денег не надо?»

Зря она беспокоилась, денег французы не взяли.

Отец Глафиры до еды никогда не был охоч, но любил выпить. Эту традицию Лев Арнольдович не нарушил и в Париже. Он быстро потерял из виду дочь и супругу и налакался с подвернувшимися собутыльниками красного бургундского. Когда посреди ночи веселую компанию выгнали из питейного заведения, случайные приятели откланялись.

Лев Арнольдович приполз на бульвар Бомарше, нашел деревце с развилкой посередине, привалился к нему спиной, зацепился руками за ветви и уснул. Проснулся он прелестным октябрьским утром и с удивлением обнаружил, что вокруг него собралась толпа. Уличные художники обступили пьяного туриста со всех сторон. «Что вы делаете?» – промычал с похмелья Лев Арнольдович. И вдруг увидел, что с него рисуют Иисуса Христа. Он проспал всю ночь в позе распятого человека.

«Русский! Русский! – радовались художники и добавляли: – Большая удача, платы не попросит!» Лев Арнольдович действительно денег не попросил, но опохмелиться потребовал. Дали.

Глафира знала, как гордится этой историей отец; сотни, если не тысячи раз он пересказывал ее соседям и гостям.

Когда Глафире исполнилось семь лет, ее домом стал православный интернат в деревне Молчаново, недалеко от Золотого кольца. Отъезду из Москвы предшествовал нешуточный скандал и потасовка между матерью и отцом. Соседи вызвали милицию. Накануне из психиатрической клиники забрали Аксинью. Марфа Кондратьевна протестовала, чтобы Аксинья жила с ними, но отец не отдал ее санитарам. По поводу Глафиры родители долго спорили.

– Мне некогда с ней уроками заниматься! В интернате пусть учится! Я сама выросла в приюте при живых родителях, и ничего! – Марфа Кондратьевна была непреклонна. – Ты, что ли, будешь ее в школу водить?!

И Лев Арнольдович сдался.

За Глафирой приехал старенький автобус. Она не знала, какие