Закат и падение Римской империи - Эдвард Гиббон

таким тщанием вводились римлянами в Британии, были с корнем вырваны их варварскими преемниками. Когда главные церкви были разрушены, те из епископов, которые отклонили от себя венец мученичества, удалились со священными предметами культа в Уэльс и в Арморику; их паства осталась без всякой духовной пищи; народ не только отучился от исполнения христианских обрядов, но даже утратил всякое воспоминание о христианстве, и британское духовенство могло находить для себя некоторое утешение только в том, что обрекало иноземных язычников на вечные мучения. Короли Франции охраняли привилегии своих римских подданных, а свирепые саксы относились с презрением к законам Рима и императоров. И порядки гражданского и уголовного судопроизводства, и почетные титулы, и служебные должности, и сословные различия, и даже семейные супружеские права, вытекавшие из браков, как то: право завещать и наследовать, — все было окончательно уничтожено, и смешанная толпа рабов и благородного, и плебейского происхождения стала управляться грубыми традиционными обычаями, получившими силу законов между германскими пастухами и пиратами. Введенный римлянами научный, деловой и разговорный язык исчез среди общего разорения. Германцы усвоили несколько латинских и кельтских слов, необходимых для выражения их новых нужд и понятий; но эти безграмотные язычники удержали и ввели в общее употребление свой национальный язык. Почти все названия высших церковных и государственных должностей ясно обнаруживают свое тевтонское происхождение, и география Англии наполнилась иноземными буквами и названиями. Нелегко найти другой пример такой быстрой и такой полной перемены; но она возбуждает в нас основательное подозрение, что римская образованность пустила в Британии менее глубокие корни, нежели в Галлии и в Испании, и что природная грубость страны и ее обитателей была лишь слегка прикрыта внешним лоском итальянских нравов.

Рабство британцев. Ввиду этого странного переворота некоторые историки и даже философы пришли к убеждению, что жители Британии были совершенно истреблены и что свободные земли были сызнова заселены благодаря непрерывному наплыву и быстрому размножению германских пришельцев. На призыв Хенгиста отозвались, как рассказывают, триста тысяч саксов; о совершенном переселении туда англов свидетельствовал во времена Беды пустынный вид их родины, а из нашего собственного опыта нам известно, как быстро размножаются люди, поселившиеся на необитаемой плодородной земле, где ничто не стесняет их свободы и где они в изобилии находят средства пропитания. Это немногочисленное население, вероятно, разрасталось в течение нескольких поколений от прилива поселенцев; но ни здравый смысл, ни исторические факты не оправдывают предположения, будто британские саксы остались единственными обитателями покоренной ими пустыни. После того как кровожадные варвары обеспечили свое владычество и удовлетворили свою злобу, их собственный интерес заставлял их охранять и домашний скот, и не оказывавших сопротивления поселян. При каждом новом перевороте это терпеливое стадо делалось собственностью своих новых повелителей, и благотворный обмен физического труда на средства пропитания совершался в силу необходимости. Королевство Суссекское, простиравшееся от моря до Темзы, заключало в себе семь тысяч семейств; тысяча двести семейств были приписаны к острову Уайт; если же мы продолжим это приблизительное вычисление, то найдем, что Англия, по всему вероятию, возделывалась миллионом слуг, или вилланов, которые были прикреплены к поместьям своих самоправных владельцев. Бедные варвары нередко продавали своих детей или самих себя в вечную крепостную зависимость даже чужеземцам; однако особые исключения, допускавшиеся в пользу национальных рабов[591], с достаточной ясностью доказывают, что число этих рабов было гораздо менее значительно, чем число иностранцев и пленников, утративших свою свободу или поступивших во власть нового господина вследствие случайностей войны. Когда время и религия смягчили свирепый характер англосаксов, законы стали поощрять частое отпущение рабов на волю, а те из их подданных, которые были родом валлийцы или кембрийцы, занимали почтенное положение вольных людей низшего разряда, владели землями и пользовались всеми правами гражданского общества. Такое человеколюбивое обхождение могло обеспечить им преданность дикого народа, который жил на границах Уэльса и Корнуолла и над которым они незадолго перед тем утвердили свое владычество. Законодатель Уэссекса, мудрый Ина, связал оба народа узами внутреннего единения, и мы можем отметить тот факт, что четыре британских лорда из Сомерсетшира занимали почетные должности при дворе саксонского монарха.

Их нравы. Сохранившие свою независимость бритты, как кажется, снова впали в свое первобытное варварство, из которого их высвободили не вполне. Будучи отделены своими врагами от остального человеческого рода, они скоро сделались предметом скандала и отвращения для всего католического мира. Христианская религия еще исповедовалась среди гор Уэльса, но и в том, что касалось формы возведения в духовное звание, и в том, что касалось дня празднования Пасхи, эти грубые отщепенцы упорно сопротивлялись повелительным требованиям римских первосвященников. Латинский язык мало-помалу вышел из употребления, и бритты лишились тех искусств и знаний, с которыми Италия познакомила своих новообращенных саксов. В Уэльсе и Арморике национальный идиом Запада — кельтский язык — сохранился и распространился, а барды, которые были в древности товарищами друидов, пользовались даже в XVI столетии покровительством законов Елизаветы. Их начальник, занимавший почетное место при дворе в Пенгверне, Аберфрау или Кармартене, сопровождал королевских служителей на войну; воспевая перед фронтом армии права бриттов на владычество, он внушал им мужество и оправдывал их хищнические подвиги, а после победы требовал в награду за свое пение лучшую из захваченных у неприятеля телок. Подчиненные ему барды, преподававшие и изучавшие вокальную и инструментальную музыку, посещали в своих округах и королевские, и дворянские, и плебейские дома и своими назойливыми требованиями увеличивали бедность народа, который уже и без того был доведен жадностью духовенства до нищеты. Их ранги и достоинства определялись на торжественных состязаниях, а общая уверенность, что они вдохновлялись свыше, воспламеняла и воображение этих поэтов, и воображение их слушателей. Оконечности Галлии и Британии, служившие последним убежищем для кельтской свободы, были годны не столько для земледелия, сколько для пастбищ; богатство бриттов заключалось в их стадах крупного и мелкого скота; молоко и мясо были их обыкновенной пищей, а хлеб считался за роскошь, от которой они иногда добровольно отказывались. Стремление к свободе населило горы Уэльса и болота Арморики; но их многолюдность приписывалась из зложелательства безнравственной привычке к многоженству, и, если верить рассказам, в доме каждого из этих распутных варваров жило по десяти жен и по нескольку десятков детей. Они были вспыльчивого и раздражительного характера, отличались смелостью и на деле, и на словах, и так как они не были знакомы с тем, что служит украшением мирной жизни, то удовлетворяли свои страсти внешними и внутренними войнами. Кавалерия из Арморики, копьеносцы из Гвента и стрелки из Мерионета были одинаково страшны для