Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

– Чем вызвана сексуальная зависимость?

Рассел отвёл глаза. Потом встал и подошёл к окну. Было уже темно, и он видел не столько двор, сколько своё отражение. Жариков молча ждал. Постояв у окна, Рассел вернулся к столу, тяжело сел на своё место.

– Видите ли… спальники не совсем обычны. Они сделаны. Их организм перестроен. Сексуальная деятельность для них не просто необходима, а обязательна. Жизненно обязательна. Как дыхание, еда, питьё. Трое суток – предельный срок сексуального воздержания для спальника. И обычный график в Паласах – это три смены сексуальной работы и смена физической. Это позволяло при необходимости делать трёхсуточные перерывы в использовании. Если спальники задерживались в распределителе, возникали осложнения. Проблема, – усмехнулся Рассел.

– И как же решалась эта проблема? – спокойно спросил Жариков.

– Элементарно, – Рассел как будто удивился его вопросу. – Надзиратели использовали спальников по прямому назначению. После сексуальной нагрузки могло быть снова трое суток перерыва.

– Способ использования определяли надзиратели?

– Да. В принципе это несложно. Все знали, как надо использовать спальников. Но, в основном, их стремились как можно быстрее продать. Спальник дорог и сложен в содержании. При контактах с другими рабами он мог быть травмирован. А это уже… убыток.

На лбу и висках Рассела, хотя он говорил с небрежным спокойствием, выступили капли пота. Его пальцы всё быстрее вертели сигарету, мяли её.

– Нет, я понимаю ваше… настроение. Но им жилось не так уж плохо. Их организм полностью приспособлен именно к такому образу жизни. И если остальным рабам свобода изменила жизнь, то спальникам свобода не нужна, они не могут жить свободными. Они – не люди, поймите, доктор. Ласковые, привязчивые, сообразительные, послушные… животные, ну, если вас это слово коробит, то существа.

Рассел решительно смял сигарету в пепельнице.

– Извините, доктор, но… это было делом жизни моего отца. И обидно, что всё это пошло прахом. Сожжено в пепел. Всё, что уцелело… портфель с никому не нужными книгами да несколько десятков спальников и спальниц. И всё. Обидно. Я не виню вас. Это сделала СБ. Я уверен, что вы… нашли бы им разумное применение. Без крайностей.

– А что вы считаете разумным применением? – запасы спокойствия у Жарикова были неисчерпаемы.

Рассел пожал плечами.

– Ну, Паласы вы вряд ли бы оставили. Но… знаете, в Джексонвилле, а я там жил с весны, я наблюдал одного спальника. Он… жил у женщины. Днём занимался физической работой, работал грузчиком, а ночью, – Рассел развёл руками, – ночью, естественно, по своему прямому назначению. Женщину это устраивало. Его тоже. Вот один из вариантов. Большинство спальниц, насколько я слышал, устроилось совершенно естественно.

Жариков кивнул. Да, спальниц у них практически не было. А поступавшие с какими-то ранениями или травмами уже через двое, самое большее, суток под любым предлогом выписывались, и, как правило, их уже там, за госпитальным забором, ждали. Женщинам это оказалось проще. Гореть они не хотели. Или… нет, это уточним потом.

– Вы устали?

Рассел пожал плечами.

– Да нет. Вы отлично слушаете, доктор, с вами легко разговаривать.

– Спасибо, – улыбнулся Жариков. – Но мне действительно интересно с вами беседовать. Вам нужно выговориться. А я получаю информацию.

– Взаимовыгодная ситуация, – улыбнулся Рассел. – Но вы правы, доктор, разумеется… выговориться нужно. Фактически… я за этим и пришёл. Сам…

– Я знаю. Вам было нелегко принять такое решение, Рассел.

Он не спрашивал, но Рассел решил ответить.

– И да, и нет. Жизнь, конечно, это ценность. Но жизнь. А я… плох был тот мир или хорош, но он рухнул. Рассыпался вдребезги, в крошки и пепел. А я… я его осколок, доктор. Я был и жив, и мёртв. Сразу. Но это не могло продолжаться дольше. У меня просто не было другого варианта. Я потерял всё. Поймите, доктор. Я был готов умереть. И сейчас готов. Но мне было… я не хотел, чтобы труд моего отца пропал. Но я это уже говорил вам. И следователю. Я повторяюсь. Но у меня нет иных аргументов. Я сохранил труды отца. Может… может, они ещё понадобятся… пригодятся.

В его голосе вдруг прозвучала робкая, даже просящая нотка, и он досадливо покраснел. Но Жариков одобрительно кивнул.

– Безусловно, пригодятся. Но мы с вами ещё поговорим об этом.

– Да, разумеется.

Рассел закурил уже спокойно. Ему стало неловко за срыв, но доктор уже встал, показывая окончание разговора. Встал и Рассел.

– Извините, доктор.

– Всё хорошо, Рассел. Отдыхайте.

– Сегодня я продержался немножко дольше, – усмехнулся Рассел.

– Да.

Жариков подошёл к двери и стукнул в неё костяшками пальцев. Шаги, лязг замка и дверь открылась. На пороге рядом с солдатом в форме стояла медсестра с разгороженным на ячейки подносом под марлевой салфеткой. Улыбнувшись Жарикову, она строго посмотрела на Рассела.

– Больной, примите лекарство – английские слова она выговаривала очень правильно и старательно.

Под тремя перекрёстными взглядами Рассел принял на ладонь от сестры две таблетки и проглотил их. Сестра удовлетворённо кивнула и вышла. Солдат вопросительно посмотрел на Жарикова.

– Иду, – ответил тот по-русски и Расселу уже по-английски: – Спокойной ночи, Рассел.

– Спокойной ночи, доктор.

Когда закрылась дверь и щёлкнул замок, Рассел вздохнул и стал готовиться ко сну. Его палата – или всё-таки камера? – имела всё необходимое. Даже подобие ванной. Унитаз, раковина, душ. Даже зеркало. Даже его механическую бритву ему вернули. И не беспокоили, когда он уходил в ванную. Льготные условия… Камера для материала в лабораторном отсеке отца тоже была… вполне автономна. Уровень немного другой, а по сути…

Жариков попрощался с солдатом и медсестрой и пошёл в свой кабинет. Записать. Пополнить историю болезни Шермана, свой дневник, записи по парням. Что ж, ещё несколько камушков в мозаике встали на свои места. Объяснилось – хотя бы частично, здесь явно есть ещё нюансы – поведение парней. Эти крики в начале. Да не женщин они требовали, и не себя предлагали. Они просили работы. Чувствуя приближение боли, боясь даже не самой боли, а горячки: загореться для спальника смертельно. Они просто хотели жить.

Жариков шёл по коридору и снова слышал…

…– За что?!

…– Убейте!

…– Возьмите меня… я всё сделаю…

…– Я всё сделаю…

…– За что?!

…– Я могу работать!

…– Не надо!

…– Пощадите!..

…И видел. Бьющиеся в болевых судорогах тела, залитые слезами лица…

Жариков тряхнул головой. Было, всё было. Тяжелее всего пришлось первым. Крис, привязанный к кровати, бешеным ударом головы отбивает руку с лекарством, выплёвывает насильно засовываемые в рот таблетки и кричит:

– Я уже горю, зачем это?! Будьте вы прокляты…!

…Да,