Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

которой жила его сестра с Езе Нйи Съядута. Езе Нйи Съядута страшно испугался и старался спастись то в дверь, то в дымовое отверстие, но не спасся от кипучего меча Сиунэи Езе. Истребивши до последнего человека всех обитателей юрт, Сиунэи Езе отправился с сестрой к берегу моря и скоро доехал до семисот юрт. Народ в этих юртах праздновал свадьбу, в одной только сидели два старика и вели хвастливые речи. Сиунэи Езе сел в этой юрте и стал прислушиваться к речам стариков. Старик Пангадиода говорил: «Сошлись мы два сильные земли — кто победит нас?». Старик Нараэи прибавил к этому: «Высоко на хребте морского берега висит на дереве череп старца Хахонйие[111]; когда Яльензиеи Хабт придет его отыскивать, мы разорвем его в клочки». Как скоро Сиунэи Езе услышал эти речи, он гневно поднялся с своего места и, схватив дерзкого Нараэи, начал махать им, как дубиной, и перебил, таким образом, всех жителей юрт. Засим он снова отправился вместе с сестрою в путь; на дороге на него напали два богатыря и так прижали, что он видел уже смерть перед собой. В тоске он вспомнил, однако ж, что Яльензиеи Хабт когда-то обещал ему в полдня поспеть к умирающему человеку и помочь ему. И в то же самое мгновение свистнул ветер, и Яльензиеи Хабт стоит подле брата. Убив обоих богатырей, Яльензиеи Хабт поручил охранение утомленного брата сестре его и, между прочим, сказал: «Когда он откроет глаза, он пойдет, конечно, куда ему вздумается». Засим песня покидает Сиунэи Езе и сестру его и переходит к Яльензиеи Хабту. Он возвращается домой и находит все юрты разрушенными. Невдалеке от них он видит отца, которого, «как белую куропатку», преследует Сиу Нараэи[112]. Тут Яльензиеи Хабт сказал: «Кто летит быстрее? Лечу ли я быстрее, или стрела летит быстрее?». И с этими словами поспешил на помощь к отцу, схватил его и спрятал в свой колчан. Засим Яльензиеи Хабт и Сиу Нараэи начали пускать друг в друга стрелы. И пускают они их безостановочно десятый год, как вдруг является к Сиу Нараэи гонец от его брата Езе-меада-йеру (lese meada jieru — хозяин железной юрты). Гонец сказал, что Езе-меада-йеру хочет, чтобы Сиу Нараэи запрягал оленей в сани Яльензиеи Хабта, то есть признал себя побежденным и стал его слугой. Но Сиу Нараэи грозит, что не прекратит борьбы, пока будет в состоянии двигать руками. И они продолжают пускать друг в друга стрелы еще десять лет, и в течение этого времени Яльензиеи Хабт мало-помалу пригнал своего противника к самой железной юрте и здесь, наконец, убил его. Езе-меада-йеру счел бесполезным мстить за своего павшего брата, начал, напротив, просить о пощаде собственной жизни. Яльензиеи Хабт пощадил молящего, который из благодарности обещал выдать за него свою дочь без всякой платы. Сын Езе-меада-йеру дал сестре богатое приданое и сам зап per оленей в сани Яльензиеи Хабта, который засим и воротился в свои владения с женой и со слугами.

* * *

Песни этого рода в величайшем уважении у самоедов. С религиозным почти благоговением прислушиваются они к каждому слову, срывающемуся с уст певца. Точно так же, как шаман, сидит и певец на скамейке или на сундуке посередине юрты, а слушатели располагаются вокруг него. В Томской губернии я заметил, что певец старается выразить телодвижениями участие, принимаемое им в своем герое. Тело его трясется, голос дрожит, левой рукой он беспрестанно закрывает глаза, полные слез, а в правой держит стрелу, обращенную острием к полу. Слушатели сидят обыкновенно безмолвно, но когда богатырь погибает или взвивается на крылатом орле к облакам, у них вырывается громкое хее, соответствующее нашему ура.

Гораздо менее уважаются песни лирического содержания. Они и не переходят из рода в род, но родятся и умирают мгновенно. Полагают, что не стоит помнить их, потому что каждый способен выражать и радость, и горе своего сердца. Сочинение песни самоед не почитает важным делом, но способность спеть ее, и спеть хорошо, для него редкий и высокочтимый талант. Голос и мелодия, по мнению самоедов, — главное в лирической песне, от содержания требуется только, чтобы оно просто и понятно выражало обыкновенные ощущения и представления.

Вот несколько обращиков лирики северных самоедов[113].

Плач женщины о смерти мужа

Когда меня выдавали замуж, я горько плакала о разлуке с матерью, пожила несколько времени с возлюбленным мужем — прошло грустное тоскование по матери. Прежде я думала, что нет прощанья мучительнее прощанья с матерью, теперь я думаю иначе. Умер муж мой, и я грущу по нем больше, чем грустила прежде по матери. Муж оставил четырех сыновей, когда-то забуду я их горе и мое собственное? Жизнь моя теперь такова, что одну половину моей тоски стараюсь облегчить слезами, а другую — песнями. Никогда не выйдет мой муж из могилы, никогда уже не увидать мне его.

Мщение жены

Я бесплодна, и оттого муж мой не любит меня. У всех моих невесток есть дети, и мужья любят их. В их сани мужья запрягают самых лучших оленей, а мой муж отыскивает для меня самых худших. Всякий раз, когда мы вместе едем, мне приходится почти тащить моего оленя за вожжу, а самой идти пешком. Другие братья помогают своим женам на крутых местах, чтобы не опрокинулись, мне же никто не помогает. С горя погнала я однажды моих оленей с горы без удержи, переехала через деревья и разломала сани. Чтобы избавиться напредки от такого наказания, муж стал уважать меня и больше обо мне заботится.

Мщение мужа

Они убили моего друга. Связали его, положили на сани и увезли. Перевезли его через реку и повесили между двух сосен. «Ты жил, — сказал убийца, — в связи с моей женой, а потому и должен умереть».

Свадебная песня

Послушай меня, брат. Дочь мою отдал я твоему сыну с тем, чтоб не брать назад. Смотри, уж жарится в дыму голова оленя[114], и потому теперь не допускаются уже никакие перемены. Мы на всю нашу жизнь вступили в родство. Прошу, не обходитесь с моей дочерью строго. Я учил ее жить с мужем хорошо и слушаться его. Моя жена также убеждала ее жить в согласии. Засим мы едем домой, а ты, моя дочь, не смотри вслед за нами и не плачь. Я отдал тебя этому мужу, чтоб ты жила и умерла в его жилье. И вот мы, отец и мать,