Семья волшебников. Том 4 - Александр Валентинович Рудазов

хотя соседки больше и не рассказывали страшных историй. Вместо этого они пытались разговорить Веронику, выпытать что-нибудь о ее прошлом, но девочка была не в настроении и отвечала односложно, отвернувшись носом к стенке.

Она почему-то сердилась на соседок, на других одногруппников и на вообще всех в мире. Они как будто в чем-то перед ней провинились, хотя на самом деле и ни в чем, конечно.

Просто… у них-то проблем нет. Ходят себе, довольные. Их-то дедушка Инкадатти не мучает. У них-то в ежедневниках нет грязных пятен, которые Веронике понаставили просто за то, что она – Вероника.

А это вообще по правилам? Наверное, по правилам, раз классрук это сделал. Он же не имеет права нарушать правила. Это было бы не по правилам.

Значит, ее наказали по всем правилам. Но это как-то несправедливо.

Тяжко вздыхая, Вероника кое-как уснула.

Посреди ночи снова проснулась. Попила водички и попробовала поплакать, чтобы стало легче. Поплакать не получилось.

Потом ей захотелось в туалет, и она уже привычно позвала Фобози, чтобы он ее проводил, а то одной страшно.

– Девочка, я не туалетный швейцар, – недовольно сказал страшила. – Один раз – ладно, но надо как-то преодолевать свои стра… что я несу, я же Фобози…

– А чем занимаются Фобози? – спросила Вероника, сидя в кабинке.

– Пугают.

– А еще?

– Еще пугают. Иногда утаскивают и съедают. Бу. Тебе не страшно?

– Нет. Ты же меня не утаскиваешь.

– Я тебя боюсь, – честно признался Фобози. – Я не знаю, что ты такое.

– Я тоже, – вздохнула Вероника. – Пошли обратно.

На самом деле она тоже боялась Фобози. Но когда он рядом с ней, то Вероника точно знает, где он, так что можно не бояться, что он вдруг выпрыгнет из темноты. К тому же он не такой уж и страшный, если его видно… в общем-то, никто не страшный, если его видно.

Кроме мамы, когда она смотрит на тебя, если ты что-то не так сделала.

Вероника очень хотела побыстрее начать исправлять свои плохие отметки за ПОСС, но на второй день ПОСС в расписании не было. Только обычные школьные предметы – исчисление, каллиграфия и кромкохождение.

Классный наставник по исчислению оказался обычным человеком – лысым, сутулым и в очках. Он даже не был волшебником, потому что исчисление и другие подобные предметы вполне могут преподавать и не волшебники, а обычные скучные люди.

Хотя если кого-то взяли преподавать в КА, то это уж точно большой специалист в своем предмете.

– Меня зовут мэтр Эйхгорн, – сказал он, глядя так, что все сразу поняли – весело на его уроках не будет. – Меня попросили взять вашу группу, поскольку в ней есть отстающие. Я, кажется, понимаю, о ком речь.

И он почему-то посмотрел на Веронику. Наверное, он все-таки немножко волшебник, раз сразу понял, что Вероника плохо считает.

То есть… считает-то она хорошо, но для шести лет. А этого маловато для университета.

И вскоре выяснилось, что спуску ей тут давать не будут. А исчисление – это не арифметика, тут не учат, как Вероника надеялась, складывать и умножать всякие числа. Классный наставник сначала начертил на доске кучу каких-то значков, а потом спросил, похлопывая по ладони указкой:

– В чем главное отличие магии от науки?

– Взрывы! – крикнул кто-то позади Вероники.

– Взрывы в науке есть, да еще и помощнее, – с презрением ответил мэтр Эйхгорн. – Главное отличие в том, что в магии не работает доказательный метод. Магия субъективна, зависит от личности пользователя и действует по-разному в разных руках. В науке же один и тот же процесс приводит к одному и тому же результату вне зависимости от того, кто его проводит. Наука верифицируема, доказательна и объективна.

А вот это Веронике очень понравилось, и она даже пожалела, что станет волшебницей, а не научницей. Если что-то такое простое, универсальное и все в норме должно работать именно так, то это же даже лучше.

– Вы учитесь на Провокатонисе, поэтому для вас это не настолько важно, – произнес классный наставник. – Волшебники, желающие стать учеными, учатся в Адэфикаросе. Ученые, желающие стать волшебниками – в Доктринатосе. Тем не менее, знание математики не вредило еще никому. К тому же математика – родная сестра логики. Я бы даже сказал, что математика – частный случай логики, как магия – частный случай духовной силы. А логика – и, следовательно, математика – хороша тем, что универсальна. Ее законы одинаково справедливы для любого общества, любой культуры и любой вселенной.

Это Веронике понравилось еще сильнее. С математикой она в силу возраста была еще на «вы», а вот логику обожала с тех пор, как впервые осознала, что ее окружает какой-то мир.

Логика – ее лучший друг. Логика правит этим миром. Познай его логику – и ты познаешь мир.

А еще оказалось, что мэтр Эйхгорн учит по-особенному, так что даже сложные вещи как-то незаметно становятся понятными. Он рассказывал про бесконечный числовой ряд, бесконечное деление каждого числа и про то, что на ноль делить нельзя.

Веронике почему-то захотелось поделить что-нибудь на ноль. Она с некоторой даже неприязнью поглядела на свое новое правило № 181 – «не делить на ноль».

…Но мэтр Эйхгорн тут же сказал, что на ноль делить нельзя только в арифметике. А вот когда мы переходим к исчислению, на ноль делить можно. И он нарисовал новый числовой ряд, только теперь кольцом. Внизу его был ноль, а наверху почему-то символ Космодана.

Всех это впечатлило. Тут явно оказались замешаны боги.

И классный наставник сказал, что если делить на ноль, то мы уходим в бесконечность. И хотя ответ получается неопределенный, при некоторых операциях это имеет смысл и даже необходимо. Потом он начеркал еще несколько значков, с сомнением покосился на детей и все это стер, сказав, что им это еще рано.

– Пока, до поры, считайте, что на ноль делить нельзя, – сказал он. – В большинстве операций это позволит вам избежать очевидных ошибок и сразу покажет, что ваши вычисления зашли куда-то не туда.

Веронике неожиданно понравилось исчисление. Оно оказалось интереснее, чем ожидалось.

Зато ей совсем не понравилась каллиграфия. Это было совершенно бессмысленное, бестолковое занятие. Выводить покрасивее буквы и посвятить этому целый год.

И классный наставник был не очень, хотя поначалу он казался интереснее такого обычного и неказистого мэтра Эйхгорна.

Каллиграфии их учил похожий на огромного бобра грамг. Очень толстый и пушистый, с мощными зубищами и плоским хвостом. Во время урока он все время грыз карандаш – и не просто покусывал, как все иногда делают,