Каждому свое - Елена Евгеньевна Съянова

было глядеть, как они бегали, совещались… Но тут в зале я вижу тебя. Я спрашиваю своего ангела, может ли он мне кое-что вернуть. “Не могу, – отвечает, – жди, пока само вырастет”. Десять лет ждать? И на черта они мне! “А все можешь вернуть?” – спрашиваю. “Все могу. И виселицу в придачу”. В этот момент я по-настоящему испугался: вдруг он сейчас исчезнет, так же? как возник? и оставит меня семилетним. Я проснулся, кажется, с воплем: “Верни мне мое обратно!..”, потому что меня потом спрашивали что у меня пропало, где и когда… Здесь все друг друга подозревают: американские врачи следят за английскими, английские – за французскими и американскими. Русские самые квалифицированные; они напоминают наших, тех, что прошли войну, – своей универсальностью. Строгий русский хирург, выслушав, что именно у меня “пропало”, с усмешкой подписал “рецепт” на следующую порцию лекарства… в виде тебя.

Р. Л. 17:30. 04.10.1945»

Свидание разрешили повторить. До тюремных ворот Маргариту проводили дети: Генрих, Анна, двадцатилетняя Элен и восьмилетний Буц, который, узнав, что отец вернулся в Германию, упросил, чтобы и его взяли.

Прижавшись всем телом к ограде, мальчик как зачарованный смотрел на окна Дворца правосудия: ему казалось, что в каждом из них он видит своего отца.

Этот октябрь начался с дождей, но дни были теплыми, и повсюду сквозь обломки и мусор пробивалась трава, тянулись стебельки цветов; некоторые, самые сильные, даже рискнули раскрыться. Перед Дворцом правосудия чудом уцелела клумба, заложенная до войны из многолетников. С верхних этажей еще не разглядели, что в самом центре ее пламенеет аккуратная свастика из алых гераней. В Нюрнберг съезжались адвокаты, но никаких материалов не получали, хотя до начала процесса, назначенного на 20 ноября, оставалось всего полтора месяца. К тому же немцев-адвокатов ждал здесь «сюрприз» в виде американской практики судебного разбирательства, при которой судья бесстрастен и недвижим, как сама Фемида, а обвинение и защита грызутся, как два отвязанных пса. Все требования защиты передать ей материалы обвинения, впредь будут натыкаться на вопрос: «Какие именно? Назовите точно, что вы хотите получить» – что было равносильно требованию описать мебель в запертой комнате.

Когда прибыло шесть тяжелых грузовиков, доверху заполненных документами по СС и следователи начали с ними работать, отношение к адвокатам сделалось уже откровенно неприязненным, а порой и просто грубым: на них словно перекладывалась часть вины их будущих подзащитных – той немецкой вины, которая была коллективной. Отвечать же перед Нюрнбергским трибуналом предстояло: Герману Вильгельму Герингу, Рудольфу Гессу, Иоахиму фон Риббентропу, Роберту Лею, Вильгельму Кейтелю, Эрнсту Кальтенбруннеру, Альфреду Розенбергу, Гансу Франку, Вильгельму Фрику, Юлиусу Штрайхеру, Вальтеру Функу, Гельмару Шахту, Густафу Круппу фон Болену, Карлу Деницу, Эриху Редеру, Бальдуру фон Шираху, Фрицу Заукелю, Альфреду Йодлю, Мартину Борману, Францу фон Папену, Артуру Зейсс-Инкварту, Альберту Шпееру, Константину фон Нейрату и Гансу Фриче (двадцать четыре человека) – индивидуально и как членам любой из следующих групп или организаций, к которым они соответственно принадлежали, а именно: правительственному кабинету, руководящему составу национал-социалистической партии, охранным отрядам национал-социалистической партии (СС), включая службу безопасности (СД) и государственной тайной полиции (гестапо), штурмовым отрядам германской национал-социалистической партии (СА), генеральному штабу и высшему командованию Германских вооруженных сил.

Оставив детей за оградой, Маргарита в сопровождении охранников прошла мимо часовых и морга в здание тюремного госпиталя, где ее встретили другие конвоиры и провели наверх. Роберту переменили палату; теперь он лежал в маленькой, метров десяти, в которой ждали всё те же четверо «наблюдателей», больше наблюдавшие друг за другом, чем за Леем. С появлением Маргариты они встрепенулись было, но ненадолго. «Объект» продолжал лежать с закрытыми глазами и не двигался. Жена, сев возле него, взяла его руку в свои ладони и, слегка наклонившись, больше ничего не предпринимала.

До окончания суда и вынесения приговора это свидание, по всей вероятности, будет последним.

Но Роберт знал, что ему приговор уже вынесен, и нужно только суметь прочесть его… в глазах Маргариты. Как это сделать – под взглядами четырех остолопов?

Лей сутки размышлял, как от них избавиться, хотя бы на несколько минут, понимая, что решения нет в принципе. Что могло бы заставить сотрудников союзных разведок оставить свой пост? Только отмена приказа. Он все время думал именно над этим и только сейчас, в присутствии Маргариты, разом послал к черту все свои логические построения и принял решение, вернее, осознал его… мгновением позже, чем его рука, крепко обхватив ее запястье, дернула к себе расслабленное податливое тело. Ее глаза блеснули у его глаз. Одной рукой почти вдавив ее в себя, другой он рванул на ней сзади платье… Удачно. Сразу обнажилось плечо, грудь и, должно быть, спина, открытая четырем мужчинам, застывшим в изумлении. Это было выше его сил, и он с рыком, с каким перервал бы им глотки, повернувшись, закрыл ее тело своим. В ее глазах не было вопроса; они были зажмурены до слез, губы сжаты, тело сведено в отчаянной судороге: замкнуться, освободиться от него. Он знал, что она очень сильная, но она никогда так не боролась с ним.

Впервые он ничего не смог с ней сделать: все в ней было сцеплено, перемкнуто. А открылось внезапно, по привычке ли, от жалости… просто ли оттого, что все когда-нибудь открывается.

В комнате они были уже одни. Шпионы вышли, подарив эти несколько минут, чтобы он смог сделать главное – заглянуть в глаза Маргариты.

– Грета, что мне делать? Соглашаться на выход отсюда, идти на суд или…

Она повернула голову и смотрела на него, как смотрят те, кто знает, что прощается, до поры, до встречи там, где все когда-нибудь встречаются.

– Все, что хочешь. Только не уходи от меня.

– Грета! Я хочу… знать.

– Ты знаешь.

Отворилась дверь и осталась открытой. Кто-то положил на стул плащ Маргариты, который она сняла, прежде чем сюда войти.

– Я видел Рудольфа. Он спокоен, играет в амнезию. Если будет свидание, ты должна его узнать, сразу – это важно. Пресечь вариант двойника, – быстро зашептал Лей. – Он… переменился немного, похудел. Но он все выдержит, не то что…

Роберт почувствовал поцелуй. Она как будто стремилась вдохнуть в него всю свою душу, как в человека, перестающего дышать.

Агенты спецслужб, нарушившие инструкцию, должны были давать объяснения своему начальству. После этого случая трое из четверых были уволены, а один – американец – переведен в другой отдел, с повышением. По словам Даллеса, «парень просто работал не на своем месте, поскольку обладает более высокой нервной организацией, чем о нем думали».

Американцы значительно увеличили число своих сотрудников в Нюрнбергской тюрьме, объясняя такой