Лаврентий Берия. История, написанная кровью - Леонид Михайлович Млечин

«Рассмотрение дел в Особом совещании стало производиться упрощенным порядком, — вспоминал Виктор Михайлович Бочков, назначенный прокурором СССР после Вышинского. — Сотрудники органов НКВД стали включать в повестку особого совещания дела без согласования с прокурорами. С мнением прокуроров, высказываемым на Особом совещании, не считались».

Первоначально Особое совещание получило право без суда ссылать или отправлять в исправительно-трудовые лагеря на срок до пяти лет лиц, признанных общественно опасными, а также высылать из страны иностранных граждан.

В 1937 году, в разгар большого террора, Особое совещание наделили правом отправлять в лагеря на срок до восьми лет обвиняемых в принадлежности к правотроцкистским, шпионско-диверсионным и террористическим организациям, а также членов семей приговоренных к высшей мере. С 17 ноября 1941 года Особое совещание уже могло выносить любые приговоры, вплоть до смертной казни. Упразднили Особое совещание в сентябре 1953 года, уже после смерти Сталина и ареста Берии.

И знаменитое указание Сталина, разрешающее пытать и избивать арестованных, появилось в письменном виде не при Ежове, а при Берии.

Речь идет о шифротелеграмме секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий национальных республик от 10 января 1939 года, подписанной Сталиным:

«ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов — крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное.

ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа…

ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением».

Подлинник телеграммы хранится в президентском архиве (Ф. 3. Оп.58. Д. 6. Л. 145–146).

А через две недели, 27 января 1939 года, Сталин отправил еще одну телеграмму секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий нацреспублик:

«Ознакомьте местных прокурорских работников, осуществляющих надзор за следствием в органах НКВД, с содержанием шифротелеграммы ЦК ВКП(б) от 10 января с. г. за № 26/ш о методах следствия».

Еще через две недели Сталин распорядился расширить круг посвященных:

«Ознакомьте председателей областных, краевых, республиканских судов с содержанием шифротелеграммы ЦК ВКП(б) от 10 января с. г. за № 26/ш о методах следствия».

Как указание исполнялось?

Недавнего секретаря Дальневосточного краевого комитета ВЛКСМ Семена Семеновича Федорова арестовали в Минске.

Федоров выжил и потом рассказал:

«Следователь Лебедев порол меня пряжкой по спине, ягодицам, сбивал ногой с табурета, бил и кулаками. Как правило, меня держали в кабинете у следователя до пяти часов утра. Следователи при этом менялись. В пять утра меня отводили в камеру, а в шесть был подъем, после чего спать не разрешалось. К вечеру снова вызывали.

Нарком внутренних дел Белоруссии Цанава требовал дать “признательные” показания о вербовке меня иностранной разведкой. Ночью спросил следователя: “Ну что, дает показания?” Следователь ответил: “Дает чепуху, показывает, что Косарев его завербовал, но не говорит, в какую организацию”. Цанава ударил меня кулаком по лицу и сказал следователю: “Бейте до тех пор, пока все не расскажет”».

Когда выяснилось, что Семен Федоров работал в Коммунистическом интернационале молодежи и общался с генеральным секретарем Исполкома Коминтерна Георгием Димитровым, Цанава воодушевился.

Семен Федоров вспоминал:

«Вызвав меня к себе в кабинет, Цанава сказал: “Ты верь мне, у меня большие связи в центре. Я сохраню тебе жизнь”. И Цанава предложил мне дать показания на Димитрова о его вражеской деятельности. Заявил: “Ты понимаешь, как для нас важен выход на Москву”».

Болгарский коммунист Георгий Димитров, которого нацисты безуспешно пытались обвинить в поджоге рейхстага в феврале 1933 года, эмигрировал в Советский Союз и был восторженно принят как герой-антифашист. В 1935 году Сталин поставил его во главе Исполкома Коминтерна, то есть поручил руководить всем мировым коммунистическим движением. Но для бериевского соратника Георгий Димитров был желанной целью. Цанава предвкушал, какое грандиозное дело он мог бы соорудить и порадовать Лаврентия Павловича!

Федоров подвел, не дал нужных показаний. Цанава провел его дело через Особое совещание, которое отправило за решетку на пять лет бывшего главного дальневосточного комсомольца, которому вовсе нечего было предъявить.

Евгений Александрович Гнедин, бывший заведующий отделом печати наркомата иностранных дел, арестованный в мае 1939 года, прошел через лагеря, выжил и оставил воспоминания.

Он описал, как его доставили к давнему помощнику Берии заместителю наркома внутренних дел Богдану Кобулову:

«Передо мной за солидным письменным столом восседал тучный брюнет в мундире комиссара первого ранга — крупная голова, полное лицо человека, любящего поесть и выпить, глаза навыкате, большие волосатые руки…

Кобулов заканчивал разговор по телефону. Заключительная реплика звучала примерно так:

— Уже сидит и пишет, да-да, пишет, а то как же!

Кобулов весело и самодовольно хохотал, речь шла, очевидно, о недавно арестованном человеке, дававшем показания.

Обернувшись ко мне, Кобулов придал лицу угрожающее выражение. Не отводя глаз, он стал набивать трубку табаком из высокой фирменной коробки «Принц Альберт». Я сам курил трубку и очень ценил этот превосходный американский табак, который в Москве нельзя было достать… Грозным тоном Кобулов заявил мне, что я разоблачен и вскоре буду расстрелян… Он потребовал, чтобы я рассказал ему о моих «связях с врагами народа».

Поскольку Гнедин не желал раскаиваться, то утром, часа через четыре после окончания первого ночного допроса, его снова вызвали:

«Через площадку парадной лестницы, через приемную и обширный секретариат меня провели в кабинет кандидата в члены политбюро, наркома внутренних дел Берии.

Пол в кабинете был устлан ковром. На длинном столе для заседаний стояла ваза с апельсинами. Много позднее мне рассказали истории о том, как Берия угощал апельсинами тех, кем он был доволен. Мне не довелось отведать этих апельсинов.

В глубине комнаты находился письменный стол, за которым уже сидел Берия и беседовал с расположившимся против него Кобуловым. Меня поместили за стол рядом с Кобуловым, а слева, рядом со мной — чего я сначала в волнении не заметил — уселся какой-то лейтенант…

Кобулов официальным тоном доложил:

— Товарищ народный комиссар, подследственный Гнедин на первом допросе вел себя