Лаврентий Берия. История, написанная кровью - Леонид Михайлович Млечин

Иосселиани подписать с ним, с Кремлевым, договор, что в случае присуждения книге Сталинской премии они эту Сталинскую премию разделят пополам. Через какое-то время после этого у Иосселиани и Кремлева возникло очередное сомнение во взаимной добропорядочности, и Иосселиани, проявивший во время войны незаурядное мужество, а тут запутавшийся в литературных джунглях, пришел ко мне в “Литературную газету” и, изложив свои опасения, в частности, рассказал и об этом превентивном договоре насчет Сталинской премии. Такого мне еще слышать не приходилось, и я сначала ушам своим не поверил, и это, должно быть, отразилось на моем лице. Иосселиани написал все, что рассказал мне, и я положил эту бумагу в сейф.

Илья Кремлев, очевидно, прослышав о недружественных акциях со стороны Иосселиани, тоже явился в “Литературную газету” с довольно кляузным письмом, в котором излагались разные прегрешения его соавтора Иосселиани. Я и это письмо положил в сейф вместе с первым.

Я сказал, что книга в самом деле интересная, но давать ей Сталинскую премию нельзя, хотя бы потому, что публикация этой книги началась с обмана: это не перевод с грузинского, сделанный Кремлевым, а литературная запись, переводом с грузинского это сочинение не может быть, потому что Иосселиани грузинского языка не знает.

Хорошо помню, как, грузно поворотясь ко мне со скрипнувшего под ним кресла, Берия резко оборвал меня:

— Как так не знает? Как так — Иосселиани не знает грузинского языка? Он знает грузинский язык.

— Нет, — сказал я, — он не знает грузинского языка. Это знают моряки, его сослуживцы, да и он сам этого не скрывает, в письме поминает об этом.

— Где у вас это письмо? Имеется у вас это письмо?

— Имеется.

Как мне показалось, Берия хотел сказать что-то еще, но в этот момент Сталин спросил:

— Так. Какие теперь будут мнения, давать или не давать за эту книгу премию? — Он сказал это спокойно, возможно даже решив пренебречь не столь уж существенной, с его точки зрения, историей с переводом, которого не было.

— Товарищ Сталин, — сказал я. — Вы должны знать, что Кремлев заранее подписал с Иосселиани бумагу о том, что если они получат Сталинскую премию, то поделят ее пополам. Мне кажется, что когда так делают, то нельзя давать премию.

— А где у вас доказательства, что это так? — Опять повернулся ко мне Берия. — Имеете ли вы их или так просто болтаете?

На этот раз он был еще более груб и агрессивен.

Я не успел ответить на этот вопрос, потому что вдруг установилась тишина. Очевидно, за криком Берии я не расслышал начала фразы, сказанной Сталиным, и в тишине услышал только ее конец.

— Снимем этот вопрос, — сказал он.

На лице его было брезгливо-недовольное выражение.

Активное вмешательство Берии в это дело встревожило меня: здесь могла таиться опасность, и опасность серьезная. Кто знает, что он мог сделать? Мы не знали тогда о Берии того, что узнали потом, но то, что он человек достаточно страшный, некоторое представление уже имели и, как говорится, носили это представление при себе.

Впрочем, я понимал, что со мной в той ситуации при благожелательном отношении ко мне Сталина Берия вряд ли что-нибудь сделает».

Докладная записка Л.П. Берии И.В. Сталину о спецотделениях для содержания осужденных членов семей изменников Родины. 13 мая 1939

Копия. Машинописный текст. [РГАСПИ. Ф. 17. Оп.171. Д. 376. Л. 2–3]

Записка И.В. Сталина И.Г. Большакову о сценарии «Суворов». 9 июня 1940

Подлинник. Машинописный текст. Подпись — факсимиле И.В. Сталина. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 159. Л. 3]

Но один писатель точно пользовался поддержкой Берии.

В 1941 году драматург Всеволод Рокк закончил пьесу с простым названием «Инженер Сергеев». Ему не пришлось долго обивать театральные пороги, как его коллегам по творческому цеху, и уговаривать завлитов и режиссеров. На современную драматургию всегда был голод, и уже в 1942 году пьесу начали ставить то в одном, то в другом театре.

«Инженера Сергеева» показали в Тбилиси (на русском и грузинском языке), в Баку и Ереване, в Риге (после освобождения Латвии), в Улан-Удэ, Якутске, Вологде, Сызрани, Архангельске, Костроме. С каждым годом число постановок росло. В феврале 1944 года пьесу поставили и на сцене Академического Малого театра.

Ее отметила вся советская печать. Театральные критики, резко критиковавшие слабости других современных драматургов, встретили «Инженера Сергеева» на «ура». Хвалебные рецензии поместили и «Правда», и «Известия», и тогдашний официоз управления пропаганды ЦК газета «Литература и искусство».

В «Литературе и искусстве» особенно превозносился спектакль Малого театра:

«Большая задача — сыграть образ инженера-патриота, всецело отдавшего себя на службу партии и народу. Пьеса Всеволода Рокка, поставленная в филиале Малого театра, дает богатый и благодарный материал для проявления актерского мастерства… Беззаветно преданный делу своего народа, советский человек смело смотрит в глаза смерти и выполняет задание Родины, жертвуя жизнью».

Возможно, рецензентам действительно понравилась пьеса. А может быть, они просто знали, кто скрывался под псевдонимом Всеволод Рокк. Драматургом-любителем был ближайший помощник Берии комиссар госбезопасности 1-го ранга Меркулов.

«Всеволод Николаевич был интеллигентным, образованным человеком, — вспоминал Серго Берия. — Он тяготел к искусству. Очень хорошо фотографировал, снимал кино».

Меркулов, который полжизни провел на чекистской работе, в свободное от допросов время писал пьесы. «Инженер Сергеев» была самой удачной. Меркулов поведал о том, что было ему близко.

Действие происходит в июле — сентябре сорок первого. Советские войска отступают, и директор электростанции Сергеев должен взорвать свое детище, станцию, которую сам и построил. Немцы пытаются ему помешать — им нужна электростанция — и подсылают к нему своих агентов: сына кулака, которого раскулачили и бросили в тюрьму, где он и умер, и инженера с дореволюционным стажем, давшего согласие работать на немцев еще в 1918 году, когда кайзеровские войска вступили на территорию Украины.

Одного агента ловят чекисты, другого инженер Сергеев ударяет два раза кувалдой по голове. Тот падает замертво, как говорится в авторской ремарке.

Немецкие офицеры в пьесе тоже говорят по-русски. Один из них родом из Риги: его отец владел имением в Тульской губернии, и генерал вспоминает, как каждое утро он ходил осматривать скотный двор, псарню и мельницу…

Автор вывел в пьесе и коллегу — начальника райотдела НКВД, старшего лейтенанта госбезопасности. Он объясняет главному герою, что немецкая агентура распространяет слухи, а наши по глупости их подхватывают:

— В результате иной вполне советский человек становится по сути дела невольным врагом, сеет панику, неуверенность.