Из пережитого - Юрий Кириллович Толстой

меня незадолго до войны. Со своей бабушкой по линии матери (бабушкой Глушковой) возвращался на трамвае от каких-то гостей, кажется, с Петроградской стороны. Трамвай шел полупустой. Рядом с нами ехал мужчина с обильной проседью в волосах. На лацкане его пиджака было несколько орденов, в том числе и орден Ленина, – орденские планки тогда еще не ввели. В то время люди с несколькими орденами встречались редко. Меня, как мальчишку, он, конечно, заинтересовал. Наш попутчик это заметил. Завязался разговор. Я спросил, за что он награжден. Помнится, он ответил: «За Магнитку». Сказал ему, что там работал мой отец, и назвал его фамилию. Незнакомец после этого с какой-то растерянностью произнес: «Ты сын инженера Толстого?» Всецело поглощенный рассматриванием орденов, я, видимо, не заметил, когда бабушка дала ему понять, что о причинах смерти отца я ничего не знаю. Незнакомец как-то замялся и вышел из трамвая еще до нас, пожав мне на прощанье руку. Кто это был, я так и не узнал. Больше я его не видел.

В 2001 году я получил приглашение из Уральского отделения Российской школы частного права принять участие в научно-практической конференции «Российское гражданское право на рубеже тысячелетий», посвященной обсуждению третьей и четвертой частей проектов Гражданского кодекса, 60-летию со дня рождения Станислава Антоновича Хохлова – первого исполнительного директора исследовательского центра частного права, и 10-летию центра частного права – разработчика Гражданского кодекса. Были определены место и время проведения конференции – Магнитогорск, 6 и 7 декабря 2001 года. Сердце мое екнуло, но, как это ни прискорбно, приехать не смог и обратился к участникам конференции со следующим письмом.

Кажется мне, что оно актуально и сегодня, особенно в части призыва следовать не на словах, а на деле заветам так рано покинувшего нас С. А. Хохлова, а потому приведу его полностью:

Уважаемые коллеги! Сожалею, что нездоровье помешало мне принять участие в столь представительной конференции, происходящей к тому же в близком моему сердцу Магнитогорске. Обращаюсь к вам не как собрат-цивилист (с моей стороны это было бы нескромно), а как сын одного из строителей Магнитогорского металлургического комбината, инженера Кирилла Николаевича Толстого, который был на комбинате начальником паросилового цеха. Отец мой трагически погиб в Магнитогорске в 1933 году, в возрасте тридцати лет. Как самую дорогую реликвию я храню память об отце – памятную доску, отлитую из первого чугуна, выплавленного в Магнитогорске. Отец был награжден ею как ударник, что значится на оборотной стороне доски и приложенной к ней почетной грамоте, подписанной тогдашним руководством комбината.

Когда мой отец погиб, мне не было еще и шести лет, и я остался круглым сиротой. О гибели отца я узнал лишь в 1956 году, до этого мне говорили, что он умер от простудного заболевания. Живу с болью в сердце, часто вижу его во сне, восстанавливаю в памяти мельчайшие детали его редких приездов в Ленинград, где я тогда жил.

Отец мой пал жертвой клеветы и наветов, хотя нежно любил свой комбинат, отдавал ему все свои силы и знания. По отзывам людей, его знавших, он был подлинным русским интеллигентом, глубоко образованным человеком, и завистники не могли ему этого простить. Вспоминая трагическую судьбу моего отца, мне хочется пожелать всем нам, в том числе и участникам настоящей конференции, независимо от возраста, степеней, званий и должностного положения, побольше доброты, подлинного уважения друг к другу. Не делить цивилистов на наших и не наших, а опираться на заложенные в каждом лучшие качества, сообща думая над тем, как использовать их на благо нашему делу.

Этими качествами в полной мере обладал безвременно ушедший от нас Станислав Антонович Хохлов, с которым мы рука об руку работали в Комитете конституционного надзора СССР. Он, как никто другой, умел привлекать к себе людей, сплачивать их, не придавая ни малейшего значения тому, к какой диаспоре они относятся. Было бы хорошо, чтобы у него наконец нашлись достойные преемники.

Ноябрь 2001 г.

В память об отце устроители конференции прислали мне часы, изготовленные к 70-летию Магнитогорского металлургического комбината, за что я безмерно им благодарен.

После кончины отца мое положение в семье тети резко изменилось. Из курочки, приносившей золотые яйца, я превратился в нахлебника со скромной пенсией в 125 рублей в месяц. Няня вскоре должна была уехать к себе на родину, так как содержать ее было не на что. К тому же я постоянно чувствовал со стороны тети молчаливый упрек – почему судьба распорядилась так, что Мариночка умерла, а я остался жив. Правда, меня никто пальцем не тронул, но жить в семье стало невмоготу. Я был нежеланным и нелюбимым и остро это чувствовал.

Летом мы с тетей отправились на Урал, в город Сатки, где на заводе «Магнезит» служил дядя Саша. Кажется, он возглавлял там конструкторское бюро. У меня в памяти осталась извозчичья пролетка, которую подавали, когда мы с тетей отправлялись за покупками. Видимо, мы жили в поселке, где размещались работавшие на комбинате специалисты, в том числе и немецкие. Я очень нравился одной сердобольной немецкой чете, которая со мной возилась. По приезде в Сатки со мной случился такой казус. Помнится, приехали в Челябинск, когда там шел сильный дождь, от которого мы где-то укрывались. Дядя Саша не сразу нас нашел. Не помню, как мы добирались до Саток – то ли на поезде, то ли на машине, то ли на запряженной лошадью пролетке. Я, конечно, очень устал и, наскоро поужинав, заснул. Уложили меня спать в одной комнате, а дядя Саша и тетя Туся улеглись в другой. Ночью я захотел писать, но боялся их потревожить. И вдруг обнаружил в полу недалеко от моей кровати спасительную дырочку, куда с облегчением и вылил содержимое своего мочевого пузыря. Видимо, в последующие дни мне ставили ночной горшок и следили за тем, чтобы я подготовился ко сну. Через какое-то время дядя Саша с группой своих сослуживцев, среди которых было несколько молодых женщин, отправился в окрестные леса на охоту. Одна из них мне ненароком рассказала, что наша квартира находилась как раз над тем бюро, где работал дядя Саша, и то, от чего я в ту злополучную ночь освободился, пролилось на чертежи, лежавшие на чертежных досках. Жгучий стыд охватил меня, но с не меньшей благодарностью я оценил такт взрослых, которые не наказали меня за мой невольный проступок.

Сатки запомнились мне своей поразительной природой, в которую были вкраплены всевозможные минералы. Более чем через пятьдесят лет я вспомнил об этом, посетив в