Русский иностранец Владимир Даль - Евгений Николаевич Никитин

с сущностью моею, и если лишает меня в то же время навсегда средства утолить потребность эту, любить, донельзя любить жену – тогда не могу не сознаться, что это выходит сказка о Тантале в лицах. Терпеть могу; сносить, молчать – но не могу дать себе ни покою, ни услады – не могу даже понудить себя к бесчувствию, равнодушию, к этой преждевременной смерти духа; первой потребности, без которой нет спокойствия ни одной минуты в течение целых суток – нет; болей, колись и иди – что будет, то будет.

Живу опять на кочевке, где так хорошо, так хорошо, что не расстался бы век – горы, леса – новый вид на каждых ста шагах – и всё это упорно и насильственно напоминает мне только, как бы она радовалась всему этому и утешалась; а без нее и тут скучно, грустно насмерть. Впрочем, я думаю, никто этого не видит; я по наружности почти тот же человек, что и был; немножко более прячусь от людей, и то только иногда.

Зачем я всё это тебе пишу? Мне, может быть, от этого будет на время полегче, но тебе будет тяжело и лучше бы мне молчать.

В. А., вероятно, поедет зимою в С.-Пб.; если прикажет, то, конечно, и я с ним; но по своей воле не хочется, очень не хочется. Что я там буду делать? Сотни новых лиц, огромное знакомство, которое всегда было мне в тягость, а теперь и подавно. Развеяться, кажется, не могу. Надобно дать с год место покою и одиночеству, чтобы я переработал всё это сам, от себя и в себе, иначе не будет легче. Прощай, любезная сестра, кланяйся своим.

В. Даль».

Член-корреспондент Петербургской Академии наук

Зоологический музеум, созданный В. И. Далем в 1839 году в Доме Дворянского собрания. Акварель М. Борисова

15 сентября 1838 года В. И. Даля избрали членом-корреспондентом Санкт-Петербургской Академии наук по отделению естественных наук – за собрание коллекций по флоре и фауне Оренбургского края. Отвечая 24 сентября на письмо секретаря Академии наук П. Н. Фуса, известившего его об избрании, Владимир Иванович сказал:

«Не пользуясь достаточным ученым образованием, чтобы отличиться в какой-либо отрасли наук самостоятельными трудами, я сочту себя счастливым, если буду в состоянии способствовать сколько-нибудь ученым исследователям доставлением запасов или предметов для их общеполезных занятий».

И доставлял. В частности, отправил в Академию наук ценную рукопись сочинения хивинского историка Абу-л-Гази Бахадыр-хана (1603–1664) «Родословная тюрок». Эту рукопись изучил и в 1871–1874 годах опубликовал на языке подлинника и в переводе на французский язык, снабдив комментариями, П. И. Демезон, работавший в первой половине 1830-х годов в Оренбурге старшим учителем восточных языков в Неплюевском военном училище и переводчиком в Оренбургской пограничной комиссии. Об интересе В. И. Даля к естественным наукам говорит и такой факт. В Оренбурге он перевел с немецкого языка и снабдил примечаниями (с разрешения автора) первую часть «Естественной истории Оренбургского края» (Оренбург, 1840), составленную по предложению В. А. Перовского профессором Казанского университета Эдуардом Александровичем Эверсманом. В предисловии «От переводчика» В. И. Даль сказал:

«Придерживаясь, сколько мог и умел, смысла и духа подлинника, я избегал нерусских выражений и оборотов и старался передать русские названия предметов и, наконец, по разрешению и желанию сочинителя, осмелился присовокупить от себя несколько примечаний. Вовсе не будучи ученым-естествоиспытателем, все притязания мои я ограничиваю тем, чтобы способствовать, по силам своим, людям более ученым и сведущим в изысканиях их и в распространении полезных знаний».

Мы видим: любое сочинение, выходящее на русском языке, наш герой, если он был к нему причастен, стремился сделать по-настоящему русским.

Во второй половине 1830-х годов в Москве зародилось направление русской общественной и литературной мысли, названное впоследствии славянофильством. Особенно сильно это направление проявило себя в 1840-е – 1860-е годы (и впоследствии, вплоть до сегодняшнего дня, идеи славянофилов, то сильнее, то слабее, оказывали влияние на русское общество).

Славянофильство

Славянофильство, думается, стало реакцией на прозападный образ мыслей и соответствующие ему действия значительной части образованного русского общества. Многие из этих людей французский язык знали лучше, чем русский. Не случайно П. Я. Чаадаев, наиболее яркий представитель такого образа мыслей, прославившие его «Философические письма» написал на французском языке.

Рождение славянофильства было не одномоментным, а постепенным. А. И. Кошелев (позднее он окажет материальную помощь В. И. Далю при печатании первого издания «Толкового словаря живого великорусского языка»), один из тех, кого принято называть «старшими» славянофилами, вспоминал:

«В конце этого года (1835) я лишился нежно мною любимой матери, а в начале следующего я был обрадован рождением сына. Летнее и осеннее время мы проводили в деревне, а зимы – в Москве, куда мы приезжали в конце ноября… В Москве мы мало ездили… на балы и вечера; а преимущественно проводили время с добрыми приятелями Киреевскими, Елагиными, Хомяковыми, Свербеевыми, Шевырёвыми, Погодиным, Баратынским и пр. По вечерам постоянно три раза в неделю мы собирались у Елагиных, Свербеевых и у нас; и, сверх того, довольно часто съезжались у других наших приятелей. Беседы наши были самые оживленные; тут выказались первые начатки борьбы между нарождавшимся русским направлением и господствовавшим тогда западничеством. Почти единственным представителем первого был Хомяков; ибо и Киреевский, и я, и многие другие еще принадлежали к последнему. Главными, самыми исключительными защитниками западной цивилизации были Грановский, Герцен, Н. Ф. Павлов и Чаадаев. Споры наши продолжались далеко за полночь».

А. И. Кошелев в 1850-е гг.

В своих «Записках» А. И. Кошелев дал высокую оценку идейному вождю славянофилов:

«Этот кружок, как и многие другие ему подобные, исчез бы бесследно с лица земли, если бы в числе его участников не было одного человека замечательного по своему уму и характеру, по своим разнородным способностям и знаниям, и в особенности по своей самобытности и устойчивости, т. е. если бы не было Алексея Степановича Хомякова. Он не был специалистом ни по какой части; но всё его интересовало; всем он занимался; всё было ему более или менее известно и встречало в нем искреннее сочувствие. Всякий специалист, беседуя с ним, мог думать, что его именно часть в особенности изучена Алексеем Степановичем… Обширности его сведений особенно помогали, кроме необыкновенной живости ума, способность читать чрезвычайно быстро и сохранять в памяти навсегда всё им