В вяземском окружении. Воспоминания бойцов 6-й дивизии народного ополчения. 1941–1942 - Анатолий Владимирович Дарков

есть и серый – жесткий. В таком лесу много боровиков. Любил я лес, посещение его всегда было для меня радостным событием. Найти белый гриб, аккуратно срезать его ножиком и положить в кошелку доставляло мне ни с чем не сравнимое удовольствие.

Наступил 1914 год. Мне уже восемь лет. Я считаю себя большим. В августе началась война с немцами. Тысячи новобранцев в лаптях, с кошелками являются на сборные призывные пункты. Часто вместе с ними приходят их жены, родственники. Слышится женский плач с причитаниями. Я смотрю на солдат с жалостью, я понимаю, что многие из них не вернутся домой, многие станут калеками.

Меня мучает мысль: зачем эта война? Почему люди не могут обойтись без нее? Разве нельзя жить, не прибегая к драке? На душе у меня грустно, хочется плакать. Вчера на призывном пункте, расположенном на пристани, куда я ежедневно хожу, я был свидетелем тяжелой картины: жена одного новобранца, молодого крестьянина, бросилась на глазах у всех в реку Лугу и утонула. Перед этим она неистово кричала и билась всем телом о землю. Увидев все это, ее муж со страшным душераздирающим криком также бросился в воду, но его удалось спасти.

В 1915 году весной мы с мамой поехали из города Луги, где мы жили, в Москву за бабушкой, которая должна была провести лето у нас в гостях. Шел второй год тяжелой войны с Германией. Наши войска несли большие потери. В Москве были частные магазины, принадлежавшие лицам с немецкой фамилией, среди которых были и евреи. В царской России среди некоторой прослойки населения культивировался антисемитизм. Эта часть русских людей, называемая черносотенцами, нередко, с согласия полиции, устраивала еврейские погромы. Так получилось, что в тот день, когда мы – я, мама и бабушка – ехали в пролетке извозчика на вокзал, в Москве происходил погром немецких торговых учреждений, а за компанию и еврейских.

Улицы города были заполнены народом. Извозчик вынужден был ехать медленно (лошадь шла шагом) и часто останавливаться, кроме того, было небезопасно находиться в это время на улицах Москвы. Я видел, как выбрасывались из верхних этажей магазинов музыкальные инструменты – рояли и пианино. Летели из окон куски сукна, ситца и других тканей. Одна улица была заполнена летающим в воздухе пухом, здесь черносотенцы рвали подушки и перины.

С большим трудом мы добрались до вокзальной площади (ныне Комсомольская площадь), запруженной народом, извозчиками, трамваями. Видел, как с крыш трамваев кондукторы сбрасывали на землю вязаные кофты, дамские и мужские костюмы, одеяла, ящики с разбитой посудой. На меня, хотя мне было всего лишь девять лет, все это произвело удручающее впечатление, все увиденное вызвало возмущение. Я не мог понять, зачем уничтожать то, что может быть полезно для людей. Черносотенцы совершили в этот день и жестокую расправу над четырьмя евреями, утопив их в реке Москве. Вот таковы были нравы у части нашего народа в то, теперь уже далекое время, при царском режиме.

Приехав домой, в город Лугу, я рассказал все, что мне пришлось увидеть, моему папе. Внимательно меня выслушав, он сказал, что ему нравится моя реакция и он полностью разделяет мое возмущение.

А сейчас перейду к воспоминаниям некоторых событий моей жизни периода юности.

Юность. Новоселки

Я пропускаю целую полосу моей жизни и расскажу о том трудном времени, когда в стране велась ожесточенная борьба по ликвидации беспризорничества.

Мне шел в это время пятнадцатый год. Деревня Новоселки расположена в нескольких километрах от станции Старожилово железной дороги Рязань – Ряжеск. Старый барский дом. По распоряжению Пронского отдела народного образования здесь будет создана детская колония для беспризорных. Довольно случайно я оказался в числе организаторов этого дома. Сначала мне поручено было сделать опись всего, что осталось в помещениях бывшего барского имения. Я должен был обойти все четыре комнаты и надворные постройки и все обнаруженные предметы записать в выданную мне инвентарную тетрадь. На обнаруженные предметы наклеить ярлыки.

Первый ярлык я наклеиваю на рояль и ставлю на нем цифру «1», под этим же номером делается соответствующая запись и в инвентарной тетради. Рядом с ножкой рояля, в углу комнаты, я нахожу серебряную столовую ложку. В тетради появляется вторая запись. В конце дня в тетради сделано всего 12 записей: рояль, три серебряные столовые ложки, две серебряные вилки и два серебряных столовых ножа. В помещении конюшни обнаружены: пролетка, хомут, сбруя, вожжи. В надворных постройках, под крышей, оказалось в хорошем состоянии сено, чему я особенно рад, так как в распоряжении детской колонии будут из Мозолева переданы три лошади. Сена хватит на два-три месяца. Вокруг дома молодая роща, под окнами – пруд.

Надо оборудовать комнаты для приема детей и приобрести вещи первой необходимости. Нужны кровати, матрацы, одеяла, белье и многое другое. Меня направляют в Пронск, в отдел народного образования. Я часто думаю, почему я – в свои юношеские годы – был тогда так близок к коммунизму. Казалось, что переход к коммунизму так естественен и не представляет никаких трудностей. Ведь главное, что каждый должен понять: чем больше будет принадлежать народу государственных ценностей, тем народ будет богаче. Поэтому делай все, чтобы народное богатство росло. Охраняй его, как зеницу ока.

Я хорошо помню, что в отделе народного образования мне выдали ордер на тысячу метров мануфактуры, 2 пуда сахара, 5 пудов пшена и 10 пудов ржаной муки. Полученные продукты и куски мануфактуры были погружены на пару крестьянских саней, выделенных по наряду горсоветом, и вечером я вместе с этим транспортом направился из Пронска в Новоселковскую детскую колонию. Дорога шла лесом, ярко светила луна, слышался скрип полозьев саней. Ветви могучего соснового и елового леса были украшены толстым слоем искрящегося снега. Давно это было, но до сих пор эта картина чудесной зимней ночи у меня перед глазами.

Приехали дети – грязные, оборванные, вшивые. Всю их одежду, в которой буквально все шевелилось от насекомых, бросали в печи – это был единственный метод борьбы с тифозной заразой. Детям стригли головы, купали их и одевали в чистую одежду. На общем собрании меня выбрали председателем детского комитета и поручили, кроме моих основных обязанностей, выдавать на кухню продукты и отвечать за склад, в котором хранилось все имущество, принадлежавшее детской колонии.

В те тяжелые годы всегда хотелось есть. С нетерпением все мы ждали завтрака, обеда и ужина. Хлеб резали на куски, затем один из ребят становился спиной к столу, а другой вилкой накалывал кусок хлеба и говорил: «Кому?» Стоявший спиной к столу называл имя мальчика или девочки.