Формирование института государственной службы во Франции XIII–XV веков. - Сусанна Карленовна Цатурова

к междисциплинарному диалогу. На выработку общей концепции и отдельных подходов данного исследования оказали влияние различные направления современной медиевистики, которые будут далее рассмотрены по проблемному принципу.

Начать мне представляется целесообразным с давней книги немецкого историка Э. Канторовича «Два тела короля», изданной в США в 1957 г. и посвященной средневековой «политической теологии» во Франции и Англии, в которой органично были соединены правовые теории, политические идеи и ритуальные практики, легитимировавшие бюрократическое поле власти в форме «мистического/неумирающего тела» государства[34]. Оно породило новое направление в исследовании государства позднего Средневековья и раннего Нового времени — так называемых церемониалистов, вдохновленных Э. Канторовичем на изучение различных политических ритуалов и светских церемоний как стратегии развития и утверждения государства. Через изучение церемоний помазания, коронаций и похорон монархов, «ложа правосудия» и парадных въездов королей в города исследователи рассматривают истоки, эволюцию и репрезентацию монархической идеологии[35].

Подходы этих исследований пробудили интерес к политической символике, а их результаты подвергаются критике прежде всего из-за недооценки религиозной составляющей монархических ритуалов и, в целом, заданности их интерпретаций вне политического контекста[36]. Сакральная природа королевской власти, органично связанная с тайнами человеческого сознания и подсознания, с коллективными представлениями и архетипами, прежде всего с харизмой монарха, стала объектом пристального внимания и отечественных медиевистов на рубеже XX–XXI вв., знаменовав, в известном смысле, начало нового этапа средневековой потестологии в России[37].

И здесь мы вновь сталкиваемся со сложным отношением к самому феномену государства в разных исторических школах. Не вдаваясь в политические аспекты вопроса, отметим, что заложенное либеральными отцами-основателями французской исторической школы (Гизо, Тьерри, Мишле и др.) «демократическое» видение исторического процесса сказывается на недооценке во Франции глубокой взаимосвязи власти и общества, прежде всего на непонимании феномена государства как объекта целенаправленных усилий людей. В этом контексте чрезвычайно значимой представляется книга американского специалиста по чиновничеству эпохи Филиппа Красивого Дж. Стрейера «Средневековые истоки современного государства», чей пафос был направлен на акцентирование позитивной роли государства в развитии общества. Он писал о необходимости понять значение морального авторитета верховной власти и нравственных общественных ценностей, воплощенных в ней и защищаемых ею, как важнейшего фактора успехов в построении государства, не сводимого к «легальному насилию», что нашло отклик в отечественной историографии[38].

Роль государства как социального регулятора сказалась на формах социальной стратификации и идентификации сословий и групп общества, в том числе и в сфере «социального воображаемого». В новейшей отечественной медиевистике проблема социальной идентификации средневекового человека или группы рассматривается в широком междисциплинарном контексте — в синтезе права, экономических параметров, культурных практик и их идейного осмысления[39].

Для данного исследования особенно важны новейшие тенденции в изучении корпораций и различных социальных институций, которые характерны для немецкой исторической школы, практически игнорируемой во французской историографии социально-культурных феноменов Средневековья[40]. Особое значение для данной работы имеют труды немецкого социолога Н. Элиаса, достойного продолжателя М. Вебера, предложившего новаторскую концепцию феномена государства и соединившего анализ социальной дифференциации общества с генезисом королевской власти и процессом цивилизации[41]. В рамках этой традиции корпорации рассматриваются в виде стабилизирующих социальных институтов, в которых артикулируются, воспроизводятся и репрезентируются специфические групповые системы ценностей. Особое место в новейших, в том числе отечественных, исследованиях занимают мемориальные практики и, в целом, memoria социальных групп как важнейший фактор консолидации и идентификации сообществ[42]. В отечественной медиевистике с ее традициями социально-политического анализа общества изучение корпораций опирается на прочную теоретическую базу. Социально-политическая характеристика феномена корпоративизма и теоретическое осмысление понятия «сословий» в средневековом обществе, данные в исследованиях Н.А. Хачатурян, была углублена в работе Е.Н. Кирилловой о корпорациях в Реймсе в раннее Новое время, где органично соединены социально-экономический, политико-юридический и ментально-культурный анализы[43].

Наметившийся плодотворный поворот к культуре в социальной и политической сферах привел к оформлению в историографии, в том числе в отечественной, направления «новой культурной истории». В его рамках стало важным вместо истории политических идей и теорий изучать бытование и распространение этих идей, культурный контекст и коллективную психологию, мифы и символы, а также специфику труда интеллектуалов[44]. Знаменательно, что существенное место в «культурной истории» отведено служителям королевской власти и, в целом, политической культуре как неотъемлемой составляющей культурного ландшафта общества[45]. Справедливости ради следует помнить, что внимание к чиновной среде как одному из «очагов» высокой культуры, в том числе французского гуманизма, имеет во Франции давнюю историю. Начатое в 70-е годы XX в. усилиями Ж. Уи изучение раннего французского гуманизма добилось к 80-м годам и институционального оформления в виде научной группы, и признания коллег-медиевистов, и широких международных контактов[46].

При расширении эпистемологического поля исследований в области политической истории несколько в стороне находится такая важная для данной темы сфера, как история права. В отличие от области политических идей, существенно затронутых процессами обновления, история права с трудом откликается на новые вызовы, неся на себе тяжелый груз «формально-юридического подхода». Если в конце XIX — начале XX в. еще наблюдалась слаженность правовой и институциональной истории французской монархии[47], то к 30-м годам прошлого века произошел разрыв между историками права и теми, кто изучал общество в социально-культурном аспекте. К 50-м годам история права практически полностью отгораживается во Франции от собственно истории — и надолго[48]. Историки, со своей стороны, делали шаги в сторону сближения с правоведами, постепенно апроприируя «правовое поле»[49]. Существенные результаты этого сближения можно констатировать лишь к рубежу XX–XXI вв.: усилиями Ж. Кринена, А. Ригодьера, И. Сассье и других историков права в сферу исторического анализа постепенно входят и юридические аспекты, помогая понять специфику действия правовых норм, особенности средневекового законотворчества и его связь с общим культурным фоном эпохи[50]. Однако не менее важно поставить историю права в контекст собственно политической истории, поскольку это сопряжение позволяет обнаружить истинную природу возникающих правовых норм. Как образец перспективности такого рода сопряжения выглядит исследование Г. Бермана о возникновении и складывании западноевропейской правовой традиции, в котором автор связал возникающие правовые новшества с политическими процессами эпохи Средневековья[51].

Подлинный расцвет переживает в медиевистике изучение судебных ритуалов, в которых исследователи обнаруживают не только особый дискурс власти, но и воплощение символических, культурных и ментальных параметров сознания. Это перспективное направление обозначилось и в российской медиевистике[52].

В отечественной науке, в целом, мы можем наблюдать сходную картину в области изучения средневекового права: пропасть между историками и правоведами также возникает на рубеже XIX–XX вв., поддержанная последующим разделением дисциплин в системе образования и науки, что привело к