Роковые вопросы. Русские писатели против Запада - Николай Николаевич Страхов

Сделаем краткие выводы из предыдущего.

Высокомерие и притязания поляков происходят от их европейской культуры.

Так как высокомерие и эти притязания не удовлетворены, то они составляют глубокое несчастие поляков.

Так как они могут быть удовлетворены только на счет нас, то они составляют для нас обиду.

Может быть, эта обида по своей глубине равняется этому несчастию; но вот беда, которую мы терпим и которую должны вполне сознать: их несчастье очень ясно, и никому не ясна наша обида.

В самом деле, все вытекает из того положения, что мы варвары, а поляки народ высоко цивилизованный. Следовательно, чтобы опровергнуть следствия, которые отсюда выходят, мы должны были бы доказать:

1) Или то, что мы не варвары, а народ, полный сил цивилизации.

2) Или то, что цивилизация поляков есть цивилизация, носящая смерть в самом своем корне.

Легко согласиться, что и то и другое доказывать очень трудно.

Очевидно, наше дело было бы вполне оправдано, если бы мы могли отвечать полякам так: «вы ошибаетесь в своем высоком значении; вы ослеплены своею польскою цивилизациею, и в этом ослеплении не хотите или не умеете видеть, что с вами борется и соперничает не азиатское варварство, а другая цивилизация, более крепкая и твердая, наша русская цивилизация».

Сказать это легко: но спрашивается, чем мы можем доказать это? Кроме нас, русских, никто не поверит нашим притязаниям, потому что мы не можем их ясно оправдать, не можем выставить никаких очевидных и для всех убедительных признаков, проявлений, результатов, которые заставили бы признать действительность нашей русской цивилизации. Все у нас только в зародыше, в зачатке; все в первичных, неясных формах; все чревато будущим, но неопределенно и хаотично в настоящем. Вместо фактов мы должны оправдываться предположениями, вместо результатов надеждами, вместо того, что есть, тем что будет или может быть.

Если у нас и есть некоторые указания в пользу нашего дела, то ими трудно удовлетвориться, так как все они имеют отрицательный, а не положительный характер. Они состоят в том, что попытки полонизирования встретили в русских областях большие препятствия, что в Малороссии и в Москве они большею частью встретили непреклонный, неодолимый отпор. Русский элемент оказал в этом случае необыкновенную упругость, и притом не вещественную, не упругость мускулов, а неподатливость и стойкость нравственную. Он отнесся с сознательным и глубоким упорством к этой цивилизации, которая старалась нравственно покорить его.

Из этого следует, что может быть мы и не варвары. Может быть, в нас таится глубокий и плодотворный дух, который хотя еще не проявился ясно и отчетливо, но уже ревниво охраняет свою самостоятельность и не дает над собою власти никакому чуждому духу, который настолько крепок, что способен отталкивать всякое влияние, мешающее его самобытному развитию.

Несмотря на то, что Польша нам родственна, что через нее всего ближе могла действовать на нас Европа, что мы были в беспрерывных столкновениях с поляками, мы никогда не находились под нравственным влиянием Польши и, когда вздумали подражать европейцам и перенимать их развитие, то пошли мимо поляков к голландцам и французам. Мы упорно оттолкнули польское влияние и все-таки шли вперед в своем развитии, как бы медленным и слабым ни казалось это развитие.

Все это доказывает только одно – мы сберегли себя, мы готовы, мы имеем полную возможность для самобытного развития; но больше из этого вывести трудно.

Возьмем теперь другую сторону. Положим, мы стали бы находить недостатки в польской цивилизации. Чтобы уничтожить ее вес в этом деле, чтобы устранить ее притязания и оправдать себя в том, что мы составляем для нее помеху, мы могли бы указать в ней существенные недостатки, подрывающие все ее достоинство. Мы могли бы сказать: «сама история осуждает вашу цивилизацию. Эта цивилизация не дала крепости вашему народу, не принесла ему здоровья и силы. Значит, она не была нормальною цивилизациею, а может быть даже была прямым злом, тем разъедающим началом, которое своим влиянием испортило жизнь вашего народа. Развитие Польши было болезненное, и ее образованность не только не имела силы излечить эту болезненность, а была сама причиною ее язв».

Положим, мы так сказали бы. Но в таком случае – в чем же мы могли бы полагать существенный недостаток польской культуры? В чем корень ее неправильности? Не в том ли, что она была не народною, не славянскою? Что в ней не было никакой самобытности, и потому она не могла слиться в крепкое целое с народным духом? Если она не развила и не укрепила народной жизни, то это могло произойти только от одного – от того, что она не была в гармонии с элементами этой жизни, не была их правильным проявлением и, следовательно, не могла иметь той силы, которую должна иметь всякая крепкая и правильная цивилизация.

Пусть мы будем рассуждать таким образом и успокоивать себя мыслью, что судьба Польши есть ее внутренняя неизбежная судьба. Не в таких утешениях все дело. Мы будем непростительно легкомысленны, если при этом не обратимся на самих себя. Не забудем, что чем резче будет наше осуждение, тем большую ответственность мы берем на себя. В этом столкновении мы можем понижать значение польской культуры не иначе, как основываясь на уважении к нашей собственной культуре. А кто вам ручается, могут возразить нам, что ваша-то цивилизация лучше? Что она не носит в себе также зачатков болезни, которые некогда разрушат громадное тело вашего государства? Что она согласна с народными элементами? Что она принесет народу более полную жизнь, а не уродливость и смерть?

Страшно подумать, какой вес, какое невыгодное для нас значенье могут иметь такие и подобные вопросы в глазах иностранцев. Не посмеются ли они при одной мысли о возможности своеобразной русской цивилизации? А защищать ее, возлагать на нее надежды и предвидеть для нее будущее – не чистые ли это мечты, не пустые ли предположения в глазах каждого европейца?

Одни мы, русские, только и можем принять это дело серьезно. Одни мы не можем отказаться от веры в свое будущее. Чтобы спасти нашу честь в наших собственных глазах, мы должны признавать, что тот же народ, который создал великое тело нашего государства, хранит в себе и его душу; что его духовная жизнь крепка и здорова; что она со временем разовьется и обнаружится столько же широко и ясно, как проявлялась в крепости и силе государства.

Существенно же здесь то, что мы должны положиться именно на народ и на его самобытные,