О поэме «Мороз, Красный Нос» - Корней Иванович Чуковский

Едва только народный певец упоминает о каком-нибудь лице или предмете, он обращается к ним непосредственно с прямой речью, так что из объектов его созерцания они становятся его собеседниками. Если, например, в песне появилось упоминание о ведрах:

По воду ходить, со горы ведра катить, —

можно заранее сказать, что в одной из ближайших строк появится прямое обращение к ведрам:

Ой, ведрышки мои, станьте полным-полны!

А если в песне упомянута гармонь, можно заранее сказать, что в одной из ближайших строк появится прямое обращение к ней:

Ты, гармонья, моя матушка!

Эти особенности народного творчества очень. отчетливо представлены в поэме Некрасова «Мороз, Красный нос», героиня которой разговаривает с живыми и неживыми предметами:

Заяц спрыгнул из-под кочи,

Заинька, стой! не посмей

Перебежать мне дорогу!..

Вся ты, тропина лесная!..

Крепче вы, ноженьки, стойте!..

Белые руки, не нойте!..

Зверь на меня не кидайся!

Лих человек не касайся…

Поцеловала и я, недостойная,

Белую ручку твою!..

Взрастил он тебя на приволье,

И вышел ты добрым конем.

Эта присущая народной поэзии система обращений с прямою речью к любому лицу и предмету отразилась в поэзии Некрасова постоянными переходами от третьего лица ко второму, постоянными прямыми обращениями к предметам своего повествования.

Поэма «Мороз, Красный нос» — вершина некрасовского творчества. Замечательно, что, начав ее в анапестическом и амфибрахическом ритме, он, когда дело дошло до наиболее задушевных и волнующих лирических мест, обратился к дактилю. Эти десять дактилических глав поэмы «Мороз, Красный нос» (начиная с XX главы, со слов «Станут качать», до XXХ главы) по пластичности и многообразию ритмики — непревзойденное явление даже в поэзии Некрасова. Четырехстопные, трехстопные, двухстопные дактили легко и свободно переливаются здесь из одной вариации в другую, причем каждому чувству и каждому образу соответствует своя вариация:

Станут качать,

Кверху бросать,

Маковкой звать,

Мак отряхать!..

.   .  .  .  .  .  .  .  .

Я ли о нем не старалась?

Я ли жалела чего?

Я ему молвить боялась,

Как я любила его!

.  .  .  .  .  .  .  .  .

Едет он, зябнет… а я-то, печальная,

      Из волокнистого льну,

Словно дорога его чужедальная,

      Долгую нитку тяну…

Здесь мастерство Некрасова в области многообразия дактилических ритмов проявилось с невиданной силой, которая и до настоящего времени остается в русской поэзии единственной.

Некрасов никогда не заботился о нарядной красивости создаваемых им стихов. Многие формы его демократической поэзии нередко возмущали реакционных критиков, которые в многочисленных журнально-газетных статьях называли его поэзию «вульгарной», «топорной», «корявой». Они были преднамеренно слепы к его мастерству, к его смелой новаторской технике, к его изумительной песенной силе.

Но Некрасов умел презирать их суждения.

…мой судья — читатель-гражданин.

Лишь в суд его храню слепую веру, —

сказал он в поэме «Уныние», разумея под читателем-гражданином революционно настроенную демократическую молодежь того времени.

Когда какой-то критик из реакционного лагеря стал нападать на стихотворения Некрасова, поэт горделиво ответил ему:

Против твоей я публики грешу.

Но только я не для нее пишу.

Те, для кого он писал, видели в нем выразителя своих собственных чувств и мыслей. Форма его стихов, именно вследствие своей демократической направленности, была в их глазах прекрасна.

Добролюбов писал в 1860 году от лица революционной демократии: «Нам нужен был бы теперь поэт, который бы с красотою Пушкина и силою Лермонтова: умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону стихотворений Кольцова». Из дальнейших его статей можно было понять, что этот поэт уже есть и что этот поэт— Некрасов.

В одном из своих писем Добролюбов говорил о Некрасове:

«Любимейший русский поэт, представитель добрых начал в нашей поэзии, единственный талант, в котором теперь есть жизнь и сила».

III

«Сейчас я прочел Ваш „Мороз“, — писал Некрасову сын декабриста Волконского. — Он пробрал меня до костей — и не холодом, а до глубины души тем теплым чувством, которым пропитано это прекрасное произведение. Ничто до сих пор мною читанное не потрясло меня так сильно и глубоко, как Ваш рассказ, в котором нет ни одного слова лишнего: каждое так и бьет вас по сердцу. Все это как нельзя более знакомо и близко мне, до 25-летнего возраста то и дело переезжавшему из деревни в деревню, от одного мужика к другому. Художественность же, с которой изложен Ваш рассказ, а главное, теплота чувства, которым он дышит, просто перевернули меня. Дайте мне возможность поделиться им с моим отцом, доказавшим на деле, как он любит русского мужика. Пришлите мне один экземпляр, а я тотчас же отправлю его в письме моему отцу в Италию. Он скажет Вам за него в душе самое искреннее русское спасибо».

Хотя в поэме «Мороз, Красный нос» нет, казалось бы, никаких элементов политики, стоит только учесть историческую обстановку, под воздействием которой эта поэма возникла, и ее политический смысл станет вполне очевиден: нужно было воодушевить потерпевшую крушение армию революционных бойцов, показав им, как прекрасен народ, за который они отдают свои жизни, и сколько в этом народе накоплено сил для предстоящей борьбы.

Недаром поэзию Некрасова так высоко ценил В. И. Ленин. Н. К. Крупская сообщает, что в сибирской ссылке Владимир Ильич «перечитывал по вечерам вновь и вновь» стихотворения Некрасова. Часто в своих статьях и речах Ленин подкреплял свои мысли некрасовскими стихами. Всякому, кто прочтет такие статьи Ленина, как «Памяти графа Гейдена» и «Еще один поход на демократию», станет ясно, что в глазах великого революционного вождя Некрасов был одним из народных заступников, разоблачителем «хищных интересов», «лицемерия и бездушия» командующих классов России.

Ни отчаянная нищета трудящихся масс того времени, ни их беспросветное рабство не поколебали веры Некрасова в то, что они завоюют себе счастливое будущее, и всякий раз, когда он заговаривает об этом будущем счастье народа, его сумрачный стих становится неузнаваемо светел:

Русь не шелохнется,