Немецкая катастрофа. Размышления и воспоминания - Фридрих Мейнеке

вышесказанное, мы не отказываемся от примата истории духа в изучении прошлого. Мы различаем в истории причины и ценности, пытаемся в полной мере понять действие даже самых простых и грубых факторов – в данном случае давление новых масс на старое общество, – однако лишь потому даем себе труд изучать их, что речь здесь идет в конечном счете о судьбе больших духовных ценностей Запада. Сегодня, когда эти ценности находятся в смертельной опасности из-за только что пережитой катастрофы, нам следует вдвойне обратить внимание на сокрытые в темноте элементарные основы, из которых произрастает все величественное и священное в западной и в особенности в нашей собственной национальной культуре. И когда мы говорим о «причинах», связывающих между собой условия и ценности, мы не имеем в виду нечто механическое, а затрагиваем глубокие и загадочные жизненные взаимосвязи.

Мы говорили об отношениях, возникших между двумя большими волнами XIX века – социалистическим и национальным движением. Предрекавшийся вождями социалистического движения большой переполох – скорая и окончательная революция – пока не случился, поскольку национальное движение смогло заявить о себе и распространиться вширь. Оно переросло в национализм, а у великих держав в империализм, и к концу XIX века находилось на крутом подъеме. Национальные экономики конкурировали между собой, люди беспокоились за жизненное пространство для будущих поколений. Усиление военной и морской мощи, приобретение колоний, распространение заморской торговли стояли на повестке дня. Post equitem sedet atra cura[7], – писал молодой одаренный экономист Пауль Фойгт в «Прусском ежегоднике»[8] за 1898 год. Он имел в виду в первую очередь экспортную индустрию, которая с лихорадочной поспешностью осваивала мировые рынки, однако уже принимал в расчет возможность английской блокады Германии с последующей разрухой в стиле Тридцатилетней войны и русским владычеством над нами. С начала ХХ века развитие шло в сторону войны за то, кто получит самое обширное место под солнцем. Вожди социалистического движения неустанно выступали против этой тенденции, но не сумели ее остановить. Не социализм, а империализм стоял на повестке дня мировой истории к моменту начала Первой мировой войны.

Исход этой войны стал мощным ударом для империалистической идеи. Она потерпела поражение как в России, так и в Германии в своих попытках оттеснить социализм и использовать миллионные армии – этот примечательный итог быстрого увеличения населения Запада – для достижения целей националистической буржуазии. Вновь поднялась могучая социалистическая волна, в первую очередь в России, где она превратилась в коммунистический большевизм. В Германии, напротив, пришедшие в 1918 году к власти социалисты приняли скорее мелкобуржуазный облик, подчеркивая демократическую часть свой программы и отказавшись от всех империалистических целей националистической буржуазии. В победивших державах Западной Европы и Северной Америки после всех военных успехов не произошло столкновений империалистической и социалистической идеи. В общем и целом крупная буржуазия сумела сохранить здесь свои позиции.

Однако можно ли было надолго разделить две большие волны Запада? Были ли они обречены находиться в борьбе и противоречии друг с другом, могло ли произойти их внутреннее соединение? Неудачная попытка такого соединения должна была обернуться большим несчастьем для страны и всего мира – что и случилось во Второй мировой войне. Но нужно признать, что обе волны – национальное движение не в меньшей степени, чем социалистическое – имели в основе глубокое историческое право. Они не являлись, как можно было бы заключить из Буркхардта, лишь побочными результатами разнообразных человеческих страстей. Они представляли собой инстинктивные попытки решить проблемы человечества, возникшие в результате неслыханного в мировой истории роста населения. К примеру, даже в империализме, нарушителе мирового спокойствия, мы видим разумное зерно – заботу об экономических основах существования собственного народа. Похожее беспокойство жило и в социализме, который, однако, искал совершенно иной выход. Но отложим поиск ответа на вопрос о возможности сочетать притязания двух волн и посмотрим на реально предпринятые попытки соединить их друг с другом. Ограничимся экспериментами, предпринятыми в Италии и Германии.

С объединением национальной и социалистической волны в этих странах была связана идея придать получившемуся результату твердость и прочность за счет авторитарной, централизованной, освобожденной от всех парламентских ограничений власти над государством, народом и отдельными людьми. При этом отбрасывалась целая система идеалов, являвшихся до этого на Западе объектом искреннего почитания. Идеалов не только либеральных и гуманистических, ориентированных на счастье и свободу индивида, но и старых христианских – в той степени, в которой они говорили о спасении отдельной души. Благодаря заботе о душе каждого христианство являлось колыбелью гуманистического либерализма, который, в свою очередь, можно воспринимать как секулярное христианство.

Однако в новых авторитарных системах, итальянской и немецкой, в центре находилась не душа человека, не индивид, находилось единое целое, представлявшее собой прочный сплав отдельных душ. Душа потеряла свою ценность на фоне этого целого. Такой чудовищный переворот, такая неизмеримая потеря прежних культурных идеалов были бы оправданными только в том случае, если бы они одновременно породили новые, неизвестные ранее ценности. Смогло ли целое приобрести все, что хотело, поглотив силу и душу индивидов?

В рамках нашей книги нет смысла много говорить об Италии. Фашистские одежды с самого начала плохо подходили итальянскому национальному характеру. Итальянский народ богат творческими силами и непреходящими культурными достижениями, однако он не является народом-солдатом и не годился для поставленной Муссолини перед ним задачи – превращения Италии в мировую державу. Близким итальянскому духу был лишь риторический элемент фашизма – его способность опьянять себя мечтами о славе и величии. Размахивая саблей, но не извлекая ее из ножен для большой и серьезной борьбы, Муссолини смог прекрасно удерживать власть на протяжении двух десятилетий и создавать видимость великой державы. На путь к гибели он вступил в 1940 году, став после нашей неожиданной большой победы над Францией сообщником Гитлера – возможно, вынужденный шаг, чтобы не утратить престиж и авторитет. Если бы не Гитлер, он, может быть, еще долго мог бы удерживать власть, придерживаясь отработанной тактики.

С 1940 года его эксперимент страдал еще от одной элементарной проблемы: Италия недостаточно хорошо обеспечена сырьем и продовольствием для того, чтобы быть великой державой первого ранга, рискующей бросить вызов мировым империям. То же касается и Германии, хотя ее положение несколько более выгодное. Трезвый наблюдатель мог сделать такой вывод уже на основании опыта Первой мировой войны. С нашей стороны желание стать мировой державой было авантюрой. Однако вся авантюрность подобных планов оказалась очевидной только во время Второй мировой войны, развязанной Гитлером и его партией. Какие корни в истории германского народа были у этого эксперимента? В следующих главах