Александр Тиняков. Человек и персонаж - Роман Валерьевич Сенчин

Громче кричат, торжествуя, враги.

Мы отступаем… Уходим назад,

Местью священною души горят.

Тени погибших за дело святое

Вьются над нами печальной толпою.

Мы отступаем, но снова придем,

Песню о братьях погибших споем.

Ринемся смело мы в бой за народ.

Жажда Свободы нас в путь поведет.

Впрочем, следом идут контрреволюционные:

Не вашими кровавыми руками

Престол и храм свободе созидать:

Вы были, суть и будете рабами,

Тюрьмой вы рождены – и умирать

Вам суждено в цепях и за стенами!

Неведома вам страсти благодать,

Дешевой краской выкрашено знамя,

К которому вы мните мир собрать…

И все же больше – о любовной тоске, о грусти, о природе. В стихотворениях, не изданных при жизни или не вошедших в первую и вторую книги, почти нет декадентства, зато много пушкинских, некрасовских, фетовских мотивов. Может быть, Тиняков их стеснялся, считая себя символистом?.. Наверное.

Но вот – хорошо же, проникновенно:

В полутемной, тесной горенке

Шьет швея с утра – весь день.

С ней ребенок – мальчик хворенький,

Бледный, тихенький, как тень

Он в углу сидит с игрушками,

Но не видит их давно,

И за беленькими мушками

Робко тянется в окно.

Взор туманится слезинкою…

Стук машинки… Мать грустна…

Он растает чистой льдинкою

В дни, когда придет весна.

Отношения с родителями то налаживаются (первую книгу, кстати сказать, Тиняков издаст на средства отца), то портятся. (Рассказ Александра Ивановича, что отец выгнал его из дому за роман с мачехой, – явная выдумка: отец и родня непутевого отпрыска принимали, никакой мачехи у него не было. Но сюжет заманчивый, попал в воспоминания Ходасевича, в очерк Евгения Евтушенко и кочует из одной интернет-статейки в другую.)

В автобиографии Тинякова это десятилетие уместилось в коротенький абзац:

С 1903 по 1912 г. я проводил часть времени в Москве и Орле, часть в имении своего отца или в имении дяди Михаила Максимовича († 1917 г.) (когда отношения с отцом особенно обострялись и он переставал высылать мне деньги).

Портрет Тинякова 1900-х – начала 1910-х можно найти в письме Ходасевича Борису Садовскому от 22 апреля 1916 года:

Тиняков – паразит, не в бранном, а в точном смысле слова. Бывают такие паразитные растения, не только животные. На моем веку он обвивался вокруг Нины Петровской, Брюсова, Сологуба, Чацкиной, Мережковских и, вероятно, еще разных лиц. Прибавим сюда и нас с Вами. Он был эс-эром, когда я с ним познакомился, в начале 1905 г. Потом был правым по Брюсову, потом черносотенцем, потом благородным прогрессистом, потом опять черносотенцем (уход из Северных записок), потом кадетом (Речь). Кто же он? Да никто. Он нуль. Он принимает окраску окружающей среды. Эта способность (или порок) физиологическая. Она ни хороша, ни дурна, как цвет волос или глаз. В моменты переходов он, вероятно, немножко подличал, но я думаю, что они ему самому обходились душевно недешево. Он все-таки типичный русский интеллигент из пропойц (или пропойца из интеллигентов). В нем много хорошего и довольно плохого. Грешит и кается, кается и грешит. Меня лично иной раз от этого и подташнивало, но меня и от Раскольникова иной раз рвет.

Это написано в разгар так называемой тиняковской истории, речь о которой впереди и в которой Ходасевич занял позицию Садовского. Поэтому характеристика Тинякова резка, хотя упоминание о метаниях от эсеров к монархистам, от черносотенцев к кадетам справедливо. Александр Иванович будет метаться еще не раз.

Впрочем, до 1916 года Тинякова и Ходасевича будут связывать почти (или вполне) дружеские отношения. Сохранилось довольно много писем к нему Ходасевича (переписка продолжалась с 1907-го по 1915-й), и в них ни намека на то, что для Владислава Фелициановича Тиняков нуль или паразит. Наоборот. В письмах Ходасевича постоянно встречается «любящий Вас», «дорогой», «сердечно Ваш», «позвольте дружески пожать Вашу руку».

Они – ровесники, начинающие поэты – критикуют мэтров, обмениваются своими опытами, делают друг другу замечания и дают советы, которые и тот и другой нередко принимают. Так что в некоторых стихотворениях Ходасевича есть толика Тинякова. И наоборот.

* * *

Томик «Navis nigra. Стихи 1905–1912 гг.» герой нашей книги собирал тщательно и долго. Советовался со своим учителем Брюсовым, что засвидетельствовано в письме Валерия Яковлевича, написанном за два года до выхода сборника:

…Среди стихотворений, собранных Вами на «Черном корабле», есть несколько очень удачных. Два основных Ваших недостатка: пристрастие к хитрым рифмам и пристрастие к слишком страшным темам. От того и другого освободиться можно. Два основных достоинства Ваших стихов: ясность, четкость образов и мелодичность стиха.

От «пристрастия к слишком страшным темам» Тиняков, как мы увидим, освободиться не захотел или не смог. Изменилось качество выражения этих «страшных тем». Правда, произойдет это много позже…

Здесь я снова обращусь к Владиславу Ходасевичу, так как других свидетельств условно московского периода жизни Тинякова (хотя в Москве он появлялся наездами), в отличие от петербургско-петроградско-ленинградского, почти нет.

Вот что вспоминает Ходасевич в очерке «Неудачники», написанном в 1935-м:

В 1904 году в альманахе «Гриф» появилось несколько довольно слабых стихотворений за подписью «Одинокий», а вскоре приехал в Москву и сам автор. Модернистские редакции и салоны стал посещать молодой человек довольно странного вида. Носил он черную люстриновую блузу, доходившую до колен и подвязанную узеньким ремешком. Черные волосы падали ему до плеч и вились крупными локонами. Очень большие черные глаза, обведенные темными кругами, смотрели тяжело. Черты бледного лица правильны, тонки, почти красивы. У дам молодой человек имел несомненный успех, которого, впрочем, не искал. Кто-то уже называл его «нестеровским мальчиком», кто-то –  «флорентийским юношей». Однако, если всмотреться попристальней, можно было заметить, что тонкость его уж не так тонка, что лицо, пожалуй, у него грубовато, голос деревенский, а выговор семинарский, что ноги в стоптанных сапогах он ставит носками внутрь. Словом, сквозь романтическую наружность сквозило что-то плебейское. О себе он рассказывал, что зовут его Александр Иванович Тиняков, что он –  сын богача-помещика, непробудного пьяницы и к тому же скряги. <…>

Он был неизменно серьезен и неизменно почтителен. Сам не шутил никогда, на чужие шутки лишь принужденно улыбался, как-то странно приподымая верхнюю губу. Ко всем поэтам, от самых прославленных до самых ничтожных, относился с одинаковым благоговением; все, что