Уйское пограничье. Книга 2. Станица Степная - Александр Смольников

Трифон с облегчением посмотрел на мать. Она, как всегда, оградила его от гнева отца.

– Давай, Афанасий Фёдорович, поговори с сыном нормально да сватов готовь засылать после Орехового спаса. Урожай соберём и свадьбу сыграем. Глядишь, помощницей в доме будет!

– Ладно, готовься, Трифон, «чайку попить» сходим к будущим родственникам. Надо Фрола Григорьевича позвать «на сводины», крёстный как-никак!

Афанасий, сразу подобрев лицом, взял со стола пирог и отправил себе в рот. Вот Евдокия, что за баба, всё у неё понятно, всё по полочкам.

В один из выходных дней под вечер в доме Голубевых зажгли свечу перед иконой и, помолившись, с напутствием «Бог благословит!», вышли. Со двора на улицу выехала коляска с тремя казаками. Ладно одетые, в фуражках набекрень и чубами из-под них. Один из троих явно молоденький, но красив и статен, чёрт возьми, всем видом своим с уважением к старшим двум казакам. Это Трифон, а рядом отец и крёстный, и следовали они к дому будущей невесты. Хоть дом Пелагеи недалеко расположен, но идти пешком – дурная примета!

– Здорово, казаки! Здорово живёте? Здорово бывали, казаки!

Вежливо раскланивались по дороге с редкими встречными станичниками, приподнимая слегка головные уборы, справлялись о состоянии здоровья семьи, о положении дел.

Вскорости подъехали к дому Пелагеи, а вернее её родителей. Покрестились на иконы и поприветствовали хозяев дома:

– Здорово ли дневали? А вот зашли чаю попить, не откажете, Михаил Григорьевич? – промолвил Фрол, обращаясь к отцу будущей невесты.

– Проходите за стол, гости дорогие, в ногах правды нет. Чего ж не попить, сейчас к столу и подадим варенье яблочное к чайку да погутарим раз так.

Отец Пелагеи пропустил гостей в дом.

– Мама, мамочка, ой, боюсь-боюсь! – металась в соседней комнате девица. К ней подошла тётка:

– Успокойся, Поля, суженый же твой пожаловал, а на тебе и лица нет.

Пелагея уткнулась в плечо своей тётки Анисьи, вздрагивая от переживаний за такое ответственное событие в своей жизни.

– А Триша… Трифон Афанасьевич пришли с тятей?

– Так куда он денется твой Трифон, стоит. И чуб из-под фуражки… А красавец! Губа не дура у тебя, Пелагея! Знаешь, кого выбирать!

– Тётя, ну прямо вы!

– Да шучу, шучу, не волнуйся, все мы такое прошли и, как видишь, живы!

В это время мужики расселись за стол, а женщины со стороны невесты стояли тут же в разноцветье надетых платков и сарафанов. Трифон тоже переминался с ноги на ногу возле сидящих казаков. Садиться ему было не положено.

Фрол не торопясь завёл беседу. Будто невзначай, Трифон положил фуражку на стол донышком вниз, вверх козырьком.

Меланья – мать Поли, блеснув глазами, посмотрела на Трифона, потом на Афанасия с Фролом. У бедного жениха рубашка на спине прилипла к спине от выступившего от волнения пота. В голове мелькнула мысль, лучше б на войну с киргизами-кайсаками…

– Доченька, Пелагеюшка, а ну зайди до нас! – позвала дочь мамаша.

Полюшка вошла в комнату, ни на кого не смотря, уставившись в пол глазами, прошла молча к столу, не поднимая глаз.

Михаил Григорьевич в это время и сам весь извёлся, глядючи на дочь, дитя своё кровное. Ему тоже захотелось, как и Трифону, кинуться в бой на врагов, рубя их шашкой, «взаместа энтого разговору».

Икона Божьей матери с младенцем на Степнинском. Автор Евгений Андреевич Тележкин. (Фото Г. П Дёмина)

Поля взяла фуражку со стола. В этот момент всё в курене застыло, казалось, было слышно, как гудит залетевшая противная муха. У Фрола пролетело в голове: «Если повесит фуражку на вешалку – „не люб“».

Но любовь! Любовь она здесь, в каждом углу дома, она окутывала невидимыми волнами всё пространство, исходя от двух молодых людей. Пелагея перевернула фуражку, поставив её на стол. ЛЮБ!

Как невидимым эхом обдало всех присутствующих. У мамки и многих женщин, находившихся в комнате, показались в глазах слезинки.

А Фрол не унимался:

– У вас есть дочка, у нас женишок, Трифон Афанасьевич Голубев. Хотелось бы с вами породниться!

Игра продолжалась.

– Дочь молода больно, рано ей замуж, – держал ответ Михаил Григорьевич. – Да к свадьбе мы не готовы, приданое ещё не собрали, да и с роднёй нужно посоветоваться!

Поиграв в слова, сторона жениха откланялась со словами, что завтра придут с «запросом».

А у Трифона всё внутри пело и ликовало! Ликовало всё в душе и у Полюшки…

На следующий день Трифон с самого раннего утра не находил себе места. В голову то и дело приходили мысли об ответе. Хоть Полюшка и дала знак, что ЛЮБ, но хотелось услышать ответ родителей, хотя уже всем было понятно, что дело идёт к свадьбе.

В этот день ему пришлось ждать результата дома. А сваты, поторговавшись и заплатив кладку (запрос), получили ответ от Михаила Григорьевича: «Мучить вас не будем, ждём вас с родственниками к вечеру с женихом и родителями. А там Богу помолимся и руки дадим. А сейчас покуда запасец сделаем». С тем и убыли сваты со словами ответными: «Ну дай Бог, в добрый час!»

Вечером в доме невесты было шумно. Собралась родня с обеих сторон. Фрол Григорьевич, крёстный Трифона, весь исстарался, на нём большое важное дело как «тысяцкого» – всё чтоб по правилам шло, согласно обряду. Тут же и «дружка» Трифона Семён Бутаков.

Вдруг девичьи голоса стали выводить песню:

Не давай-ка, родимый тятенька,

Свою-то праву рученьку,

Не запоручивай, родимый тятенька,

За поруки крепкия.

На столе появилось чистое полотенце, аккуратно расстеленное по указанию «тысяцкого». Отец Пелагеи Михаил Григорьевич торжественно подошёл и положил на полотенце руку вверх ладонью, переложив её опять полотенцем, Афанасий Фёдорович не менее торжественно положил и покрыл полотенцем свою руку, подошла Меланья, вслед Евдокия… к концу ритуала крёстная Трифона Софья нараспев проговорила: «С попятного по сто рублей» (то есть чтобы ни та, ни другая сторона не отказывались, если кто откажется, то чтобы платили сто рублей).

По традициям после этого ритуала назад дороги уже не было, и отступление от правила осуждалось казацким обществом.

Обратно пошло веселей: убрали руки верхние, скинув полотенца, и потом всё как было, только в обратную сторону. Вот и остался последний – отец Пелагеи. Фрол громким голосом возвестил: «Господи, благослови!»

Загорелась лампадка, зажжённая дружкой, и «тысяцкий» Фрол Григорьевич пригласил помолиться богу за доброе дело.

Ритуал этот назывался Рукобитье и заканчивался обменом кольцами жениха