Не проспать восход солнца - Ольга Капитоновна Кретова

Вороновых пятнадцатилетней девочкой, когда оказалась с Настей в одном классе. Поразила благоухающая чистота в квартире и грустная тишина. По вечерам в спальне Дарьи Петровны теплилась лампадка — умер сын Фира (так звали его дома). Его портрет Вы, конечно, помните: глубокие темные глаза, студенческая шинель.

...Раньше я иногда встречала по дороге на реку или возле купальни красивую группу: пожилая женщина с уложенными коронкой волосами и девочки-подростки, одна с золотистой косой, другая с каштановой, туго заплетенной, ровной, ниже пояса. Обе девочки как-то особенно опрятно одетые, тщательно причесанные. Я сразу вспомнила их, когда увидела Настю в нашем классе.

Она выделялась из всех. Была не в коричневой форме, а в черном платье с белым воротничком. Худенькая, бледная. Долго болела, потому и осталась на второй год. И всегда — печальная. Только каштановая коса все та же... Я подружилась с Настей.

...Об Иване Карповиче я уже знала от взрослых. Должно быть, от друзей своей старшей сестры. Он делал доклады, а потом их земство выпускало брошюрами. Еще раньше, совсем давно, в журнале, кажется «Детский отдых», я читала рассказ «Магнит» о сельской школе, об учителе и его учениках, запомнила фамилию автора — Воронов.

В моих глазах писатель был человеком особенным, недоступным. А Воронов оказался Настиным братом.

Я стала бывать у них в доме, когда еще свежо было их горе.

Иногда, приходя, заставала Ивана Карповича лежащим на диване, укрытым большой серой шалью. Вставал к обеду с измученным лицом. А случалось, и от еды отказывался, так и оставался лежать почти без движения. «Ваня чуть с ума не сошел», — говорила Настя.

Оживлялся он только со своей маленькой дочкой Марусей. Потом, уже зимой, стал довольно много времени проводить с Настей, а с нею часто была и я».

«...Средний брат Василий Карпович работал учителем в селе Рыкань. Сестра Леля год назад вышла замуж».

«...С Вами, Оля, — пишет Лия Тимофеевна, — я познакомилась, когда Вам было восемь — десять дней.

Я сидела у них в столовой с книжкой, на столе лампа, такая симпатичная, с белым абажуром, приземистая такая. Была еще другая, похожая, с зеленым абажуром. (Сколько же лет жили эти лампы? — это говорю уже я. — Я тоже при них готовила уроки. У одной резервуар был в виде пчелиного улья, крытого соломой, у другой — в виде улитки.) Зимний вечер. Звонок. Из внутренних комнат быстро, стремительно, как всегда, вышел, почти выбежал Иван Карпович. Ждали из роддома Вашу маму. Она вошла вместе с Дарьей Петровной, — отец Ваш еще не приехал из деревни, где он учительствовал. На руках у мамы сверток, его забрала и унесла Дарья Петровна. Иван Карпович помог Леле раздеться. Обнимая ее за плечи, заглядывая в глаза, что-то ласково говорил ей. И не мог наглядеться на ее сияющее лицо.

Иван Карпович очень любил Вашу маму. Больше, чем младшую сестру (как-то случайно проговорилась мне Настя с грустью), может быть потому, что Настя была замкнутой девочкой, скрытной, болезненной. А Леля со своим звонким смехом, характером, со своими золотыми на солнце волосами — сама жизнь! К ней все тянулись».

«...Я брала книги в библиотеках, уже интересовалась Ибсеном. Иногда Иван Карпович читал нам отрывки, помню — из «Норы», из «Бранда»... Спрашивал, как мы все это понимаем. Потом сам говорил. Я уходила обогащенная. Но всегда оставалось впечатление, что ему наши полудетские истолкования не менее интересны, чем нам — его.

Жена его, Мария Александровна, тоже принимала участие в обсуждениях, даже спорила с Иваном Карповичем, поэтому я считала ее умной. Считала и передовой, потому что она говорила, что мечтает поступить в университет. Но отталкивала ее религиозность. Обидно было за Ивана Карповича, когда узнала, что он уступил ее требованиям и венчался в церкви. Я-то в душе считала его бескомпромиссным Брандом. Но Брандом атеизма. «Значит, не мог жить без нее», — думала я с грустью. Смутно казалось, что они с Марией Александровной совсем не подходят друг другу.

Меня буквально захватил Иван Карпович. Вы сами, конечно, испытали это. У Насти не было подруги ближе его. Однажды на мой упрек, что она не пришла ко мне домой — что-то нам надо было сделать вместе, — она чистосердечно призналась: «Мне больше хотелось провести вечер с Ваней».

«Читал он нам и Чехова. Тут с лиц уходила печаль, мы от души хохотали».

«Уже с того времени зародилась моя любовь к Ивану Карповичу. Я была серьезной девочкой. Много горя, недетского горя доставило мне это чувство!..»

«...Моя старшая сестра Цейта была связана с социал-демократами. У нас была явочная квартира. (После Октября в Воронежском музее революции об этом говорилось в экспозиции «1905 год».) Мы с младшей сестрой Маней с готовностью выполняли поручения Цейты и ее товарищей: вели наблюдения за улицей; отводили приезжих подпольщиков к надежным хозяевам; запихивали под пальтишки пачки листовок и относили их куда было сказано.

...Иван Карпович в 1905 году прочел очень смелую публичную лекцию о паразитизме. Мне даже кажется, что я на ней была, но, вероятно, только кажется, потому что обстановку совсем не помню. Но брошюру читала — это точно, помню даже ее серую обложку. Говорилось в ней о распределении национального дохода между разными слоями населения; о дистрофии на одном полюсе и апоплексическом ожирении на другом. Были ссылки на иностранную литературу, в том числе на итальянскую. На подлинники. Иван Карпович самостоятельно изучил иностранные языки. Меня поражала его образованность. И то, как он владел эзоповым языком. Ведь критике подвергался государственный строй России, клеймились социальные условия, но в такой форме, будто речь идет о здравоохранении.

Через некоторое время Воронов покинул Воронеж. Сначала по своей воле (скрывался), а после тюрьмы по воле властей (был выслан). Вновь я его увидела только осенью 1907 года, когда стала заходить к Насте перед своим отъездом на ученье в Петербург.

Иван Карпович был теперь один. Сильно тосковал по Марусе. Саша постоянно болел, с ним возилась бабушка. Ей, можно сказать, Саша был послан судьбой вместо покойного Фиры. Она благодаря ему словно вернулась к жизни. Саша единственный получил право говорить ей «ты». Все остальные и внуки ее, и дети, даже самый строптивый — Ваня и самая близкая ей — Настя, всегда обращались к ней на «вы».

Несколько раз Иван Карпович катал нас с Настей на лодке.

В Петербурге я, неожиданно для себя, стала получать от него письма.

Весной 1908 года он приехал».

СУЛАМИФЬ

Иван Карпович приехал в столицу