В дальних плаваниях и полетах - Лев Борисович Хват

Америке объявились! — сказал однажды Чкалов, разбиравший почту на русском языке. — Послушайте, что пишет миссис Олга Григорьефф из Пенсильвании: «Имею честь сообщить, что я являюсь родственницей Валеруса Чкалова по материнской линии…»

— С чем и поздравляем, сэр Валерус, — церемонно поклонился Беляков.

— Погоди, погоди, Саша, есть кое-что и на твою долю… Вот: «Навигейтор Белиакоу приходится мне сродни… С искренним приветом и совершенным почтением — Флегонт Щупак, Бигсвилл, Аризона». Та-ак, а мы-то и не знали, что у Саши в роду водятся щупаки… Выходит, у нас один Байдук без американской родни? Но ты, Егор, не отчаивайся — может, еще объявятся…

Такие письма, порожденные пылкой фантазией их авторов либо основанные на явном недоразумении, служили поводом для веселой перепалки друзей. Немало получили они и «деловых предложений». Желая выразить внимание советским пилотам или использовать в рекламных целях их популярность, торговые фирмы предлагали экипажу товары «по своей цене» или с большой скидкой. «Мы будем весьма польщены, увидев полярных героев в качестве наших покупателей», — любезно писал директор магазина домашних холодильников. Шеф фирмы, занятой производством авторучек, прислал Белякову запрос: «Уважаемый сэр! На снимке, сделанном в Портленде, где вы шествуете в торжественной процессии, из кармана вашего пиджака показывается «вечное перо». Не откажите в любезности, сэр, известить нас: пролетел ли указанный предмет над Северным полюсом и не выпущен ли он нашей фирмой?» Чкалов диву давался: «Крепко задумано, нечего сказать!»

В свободные от приемов часы летчики знакомились с городом и как-то заглянули в Центральный парк. Под деревьями на чахлой траве лежали безработные, бездомные люди. Спали они тревожно, хотя каждую группу из пяти-шести человек оберегал дозорный; он высматривал, не появится ли невзначай строгий дядя в рубашке небесного оттенка, с траурным галстуком и сверкающей бляхой на синем мундире. Знакомство с полисменом сулило любому «курортнику» Сеитрал-парка принудительный выбор: штраф на такую сумму, какой бедняга, быть может, отроду не держал в руках, либо прогулка месяца на два в городскую тюрьму, образно названную ньюйоркцами «Гробница».

Вдруг дозорный издал звук, которым понукают лошадей. Будто ужаленные, люди вскочили и наддали ходу. Полисмен, свернувший с соседней аллеи, опоздал.

Настежь открыты все входы в огромное здание на Тридцать четвертой улице. Людские потоки вливаются внутрь. В течение трех часов разошлись десять тысяч билетов на массовый митинг, организованный редакцией прогрессивного нью-йоркского журнала «Советская Россия сегодня».

Нетерпеливо гудит зал в ожидании летчиков. «Америка приветствует советских первооткрывателей трансполярного воздушного пути!» — кричит стометровый плакат. Реют алые флаги с серпом и молотом.

Жарко, душно. Мужчины, сняв пиджаки и куртки, остались в американской деловой «форме» — верхних рубашках с подтяжками. Здесь особенная аудитория — трудовой, рабочий Нью-Йорк.

— Идут! — волной прокатилось по бесчисленным рядам, и десять тысяч человек поднялись с мест.

Гул рукоплесканий. Разноязычные восторженные возгласы. Величественная мелодия «Интернационала». И снова непрекра-щающиеся овации.

Летчики стояли, обнявшись, на площадке, убранной зеленью и кумачом.

С горячими словами уважения и дружбы к ним обратился председательствующий — почтенный профессор:

— Мы как товарищей приветствуем Чкалова, Байдукова и Белякова. Мы любим их за то, что они помогли нам лучше узнать Советский Союз. Они не только победители арктических просторов, но и носители человеческой правды…

Ждали выступления Чкалова. К нему устремились все взоры — он воплощал в себе лучшие черты русского характера, олицетворял людей нового мира, их благородные идеи и цели.

— Хур-рэй! Вива! Ура-а-а! — бушевал зал.

Напрасно пробовал Чкалов умерить выражения восторга. Возбужденные люди вскакивали на кресла, размахивали шляпами, кидали на трибуну букеты. Подняв руки, летчик просил тишины. И вот, перекрывая гул, прокатился по залу усиленный репродукторами его густой голос:

— Друзья! Товарищи наши! Мы, три летчика, вышедшие из рабочего класса, можем работать и творить только для блага трудящихся. Мы преодолели все преграды в арктическом перелете, и наш успех является достоянием рабочего класса всего мира!

Словно вихрь пронесся…

Чкалов говорил страстно, захватывающе, проникновенным голосом, и, хотя вряд ли больше сотни слушателей знали родной язык летчика, так пламенна была его речь, что зажигала сердца раньше, чем вступал переводчик.

Не стремление к наживе, не честолюбие и тщеславие побуждают советских людей к героическим подвигам. Народ, уничтоживший эксплуатацию и построивший социализм, движим чувствами, выше и благороднее которых нет у человека. Любовь к советской родине-матери, преданность идеям коммунизма, стремление к общечеловеческому счастью — вот что делает наш народ непобедимым!

Летчиков подхватили на руки, понесли. Невысокий, худощавый человек протолкался к Валерию Павловичу.

— Благодарим тебя, товарищ Чкалов, за то, что ты сделал для родины, — со слезами проговорил он, путая русские и английские слова.

У Чкалова дрогнули губы.

— Дай руку, родной, — сказал летчик, привлекая к себе незнакомого друга.

Мы возвращались с митинга по Бродвею. На зданиях двадцати пяти кварталов главной магистрали Нью-Йорка, неистово вспыхивая, вертелись в бешеном хороводе, взлетали и падали разноцветные огни реклам. Город не знал покоя, в небе трепетало багровое зарево. Не прерывалось движение поездов метрополитена. Проносились стадами автомашины, жались к тротуарам ночные такси.

Утром на одной из центральных улиц нам повстречался пикет забастовщиков. Бедно одетые люди несли плакаты, призывающие бойкотировать владельца крупного ателье готового платья, понизившего заработную плату своим работникам. В июльские дни 1937 года в США бастовали шестьсот тысяч человек. В Нью-Йорке прекратили работу мужские портные, официанты многих ресторанов, рассыльные, художники и служащие фабрики мультипликационных фильмов.

Пытаясь подорвать забастовку и сломить волю бастующих, хозяева вербовали на их место штрейкбрехеров из среды опустившихся, слабохарактерных, отчаявшихся безработных.

Вот из студии мультипликационных фильмов выбралась кучка штрейкбрехеров. У одних вид смущенный и пришибленный, у других — вызывающий; по-видимому, за напускной наглостью они пытаются скрыть внутренний страх. Что побудило их пойти на предательство товарищей, таких же тружеников, борющихся за свои жизненные интересы? Быть может, длительная безработица, острая нужда, желание облегчить участь семьи толкнули этих отщепенцев на путь штрейкбрехерства? Или полное пренебрежение ко всему на свете, кроме требований своего желудка?.. Ища взором поддержки у карикатурно толстого полисмена, приставленного для охраны порядка, штрейкбрехеры шмыгали мимо пикетчиков. Выпятив живот, полисмен привычно жевал резинку, не сводил глаз с бастующих и помахивал увесистой дубинкой.

Бастовали и под землей: бросили работу продавцы газетных киосков метрополитена. На истертых каменных плитах подземной станции валялись окурки и обгорелые спички, смятые картонные стаканчики, обрывки газет, ореховая скорлупа. Возле киоска человек сорок обступили юношу-пикетчика. Он расхаживал внутри круга, красноречиво убеждая ничего не покупать у владельца газетных киосков: «Босс выбросил на улицу сотни