Халатная жизнь - Зоя Борисовна Богуславская

На следующий день ко мне приехала близкая моя подруга Майя Туровская. Узнав, спросила, не веря:

– Что, правда вышла замуж?

– Правда.

– Да ну?! Ну и шутки! – И потребовала: – Покажи паспорт!

Ну, мы были молодыми, и я, смеясь, достала паспорт с жирной печатью, что муж Вознесенский Андрей Андреевич…

Другая моя заветная подруга, Нея Зоркая, лидер нашей пятерки, держала пари, что Вознесенский никогда не женится на мне. И потому Майя повергла ее в шок новостью: «Они поженились».

– Да никогда! Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! – ответила Нея.

– Это совершилось.

– Да ладно глупости говорить! Как это?

– Так. Я видела паспорт…

Почему-то никто не верил. Мы всюду появлялись вместе, ездили отдыхать вместе, и окружающие постепенно с этим смирились.

Я никогда не рвалась к почетной роли его жены, я почитала его как поэта, была очень большая человеческая симпатия, желание как-то так облегчить, покровительствовать. Что он нашел во мне, сказать не могу, он меня считал и красавицей, и вообще – бог весть что и бог весть кем… все в его стихах сказано, например, в стихотворении, неслучайно названном «Молитва»:

Когда я придаю бумаге

черты твоей поспешной красоты,

я думаю не о рифмовке, —

с ума бы не сойти!

Вот у него был такой взрыв поэтический, связанный с полным ощущением его безнадежности в любви, с тем, что ему так плохо. Он ведь не встречал отказов, у него в прошлом были романы очень яркие, очень сильно любили его знаменитые женщины. А я ему отказывала…

Почему он за мной всегда бегал? Почему, когда я однажды порвала с ним, он рыдал и потерял 14 килограммов? Ну почему это так было? Не знаю… Он привык, что женщины хотят связать себя с ним навечно, лишить его свободы, а здесь все было наоборот, я никогда не гонялась за ним, наоборот, просила, требовала, чтобы он от меня отстал, не преследовал. Его состояние в то время очень точно передано в стихах, в той же сумасшедшей поэме «Оза», в главе, которая опять же называется – «Молитва».

Вскоре после того, как мы поженились, может, год прожили, его призвали на долгосрочные военные сборы, он служил в звании лейтенанта на Украине, в Прикарпатье. Позвонил оттуда: «Я устроил, приезжай, будем вместе жить здесь». Я сразу же примчалась. Каким-то образом начальство согласилось, друзья-товарищи уступили нам комнату, в которой была одна кровать. Мы на радостях с этой кровати постаскивали подушки и кидались друг в друга, наволочки порвались, пух и перья полетели по комнате, я с ужасом думала: «Что о нас скажут, если сейчас кто-то войдет?»

Андрею было непривычно, что он женат. В то же время он так гордился этим. Все время представлял меня… идем куда-нибудь, входим, и он первым делом говорит: «Это моя жена».

От того времени осталось несколько стихотворений. Из опубликованных, например: «Я служил в листке дивизионном. Польза от меня дискуссионна». А есть еще неопубликованное послание Жене Евтушенко: «Был я, Женя, рядовой, стал я лейтенантик. Был я вольный блядовой, а теперь женатик».

Это тоже оттого, что он гордился, его распирало, что он теперь семейный человек.

Милая женщина, добрая моя приятельница Наташа Завальнюк, жена поэта Леонида Завальнюка, опубликовала эссе-воспоминание, элегантно написав, что только мудрость Зои удерживала его в семье почти полвека. Нет, я его никогда не удерживала. У нас была какая-то совершенно другая жизнь… Вот и хочу сказать, чем же была для него я.

Начнем с того, что он меня встретил взрослой женщиной, которая уже переживала глубокие настоящие чувства, которая была в браке, родила ребенка. Лене было 8 или 9 лет, когда мы встретились с Андреем (мы поженились, по-моему, когда Леньке было 13) – и это был совершенно другой объект его внимания, который все время сопротивлялся. Эти же восприятия его очень точно переданы в сумасшедшей «Озе», которую Андрей написал преувеличенно пафосно, и я очень долго, и по сей день, может быть, отрекаюсь от того, что это документальная вещь.

Там, конечно, очень много документального, как он встречает меня на причале («неумолимы зрачки ее льдистые…») – все это было, но все равно это есть преображенное восприятие в этот момент этой женщины, восприятие, которое не может быть константой жизни с ней. А восприятие было такое, что, во-первых, «неумолимы зрачки», «Матерь Владимирская, может, умолишь, может, умолишь», а второе восприятие, мимо которого все проходили, связано с тем, что он встретил женщину, очень многими любимую, в качестве, не знаю, как сказать вернее, женщины-подруги.

У меня в то время, когда он появился, были привязанности глубокие, дружеские, из которых он пытался меня вырвать, пытался вырвать меня из моего окружения, не только от мужа. Он не понимал, почему мне надо идти куда-то, работать, а я была член художественного совета Шестого объединения «Мосфильма» – во главе с Аловым и Наумовым. Тарковский, Швейцер, Элем Климов – это были мои друзья и товарищи. Это и Трифонов, и Бакланов, это писательский круг, в который я тоже входила… И когда Андрей врывался и пытался меня вырвать оттуда, мне было неловко перед ними. Я ему говорила: «Не преследуй меня! Не преследуй меня! Ты меня компрометируешь».

А началось все с того, что полузнакомый мне Андрей Вознесенский, которого я видела раза четыре в Доме творчества в Переделкине, вышел на трибуну писательского пленума и… Тогда была полемика, страшная драка по поводу повести Бориса Балтера «До свидания, мальчики», вышедшей в «Юности» в 1962 году. Официозная критика устроила разгром, назвала повесть интеллигентской, упаднической. Николай Грибачев выступил со стихотворной отповедью «Нет, мальчики!». А я опубликовала в «Литературной газете» статью-ответ под названием «Да, мальчики!». И вдруг Вознесенский, выступая на том пленуме, сказал: нам нужны такие критики, как Зоя Богуславская, которая написала статью «Да, мальчики!».

Про меня никто никогда ничего такого не говорил, никто никогда не произносил моего имени, не упоминал меня, да еще с такой высокой трибуны. Я была тронута до глубины души, хотя мне было очень неловко, я никогда не любила и не люблю, чтобы обо мне говорили. Никогда я не звонила никому с просьбой прочитать то, что я напечатала, уж не говоря о том, чтобы откликнуться рецензией… Я не заказывала ни одной рецензии даже на книги Андрея…

И вот его уже нет пять лет, и я без него живу с большим знаком вопроса: живу ли я так, как жила до того, или как мне надо бы жить, – мы это