Король Туле. Биография Кнуда Расмуссена - Курт Л. Фредериксен

Милиуса-Эриксена и Хёг-Хагена. Нелегкое путешествие предстояло Эйнару Миккельсену и инженеру-механику Иверу Иверсену весной и летом 1910 года.

В Данмарк-фьорде им удалось отыскать гурии, которые внесли небольшую ясность о путешествии Милиуса-Эриксена и его спутников. Отделившись от партии Й. П. Коха, группа Милиуса оказалась в Индепенденс-фьорде. Добравшись до конца фьорда, они повернули обратно, собираясь проверить, являются ли Хаген-фьорд и Бронлунд-фьорд частью канала Пири, и в итоге пришли к выводу, что канала Пири не существует. Именно им принадлежит открытие, о котором никто бы так и не узнал, если бы Эйнар Миккельсен и Ивер Иверсен не обнаружили их гурии. Тела участников экспедиции отыскать не удалось. Возвратившись к месту швартовки судна, они увидели там его обломки, экипаж тоже отсутствовал. Они также застряли в этом месте. Таким образом, к лету 1911 года в Дании было известно только, что Миккельсен и Иверсен пропали без вести. Сведения об этом Расмуссен и Фройхен получили в августе лишь после прибытия «Мотора» в Туле.

Однако их умы были в большей степени заняты другими сообщениями.

Пришло письмо от Нюбо с грозным напоминанием, что торговая фактория – это не только романтика и приключения, а предприятие, основанное для того, чтобы приносить прибыль. Расходы были слишком большими, равно как и задействованное на фактории количество людей. Доклад капитана о первом плавании привел к проблемам со страхованием судна. В своем отчете коммерсанту Эриксену – а не Нюбо, которому пришлось довольствоваться письмом, – Кнуд давал понять, что воспринимает его критику как предательство. Он использует не свойственный ему резкий тон, в котором читается смесь негодования и разочарования, демонстрирующий отсутствие всяческого желания вникать в практические вопросы торговли и понесенных убытков. Задетый за живое, он заявляет, что не намерен терпеть недоверие. И все же в долгосрочной перспективе выговор оказался оправданной мерой, заставившей Кнуда Расмуссена более конструктивно подходить к вопросам торговли в последующие годы. Это приходилось делать: именно фактория была отправной точкой его приключений.

Нюбо критиковал Кнуда Расмуссена и Петера Фройхена за чересчур активное общение с эскимосами. Кнуд реагирует остро: «Неужели мои соотечественники полагают, что когда некоторые из наших друзей хотят нас навестить, нам, обладателям большого дома, следует запретить им войти, в то время как они обязаны наш приход считать великой честью, словно мы, придя к ним в гости, снисходим до них? Так нет же, пока я здесь, не будет этого! В прошлый раз, бывая в этих краях, я разделял крошечные снежные хижины и каменные дома с людьми, которые в буквальном смысле спасали своего датского друга от смерти, и что же, теперь, когда у меня появился здесь собственный дом, я должен закрыть перед ними его двери? Ничего подобного!»

Когда «Мотор» снова отправился в плавание, Кнуда Расмуссена охватили противоречивые чувства. Для них имелись внешние причины: одна была связана с известиями о корабле, суть второй крылась в конфликте его собственной идентичности. В дневнике он описывает процессы, происходящие в его душе. Похоже, писалось это импульсивно и второпях: в тексте множество подчеркиваний и не связанных между собой формулировок. Некоторые слова сложно прочесть, но смысл ясен:

Осень 1911 года. Наступает полярная ночь; с каждым днем свет исчезает, и великая тьма медленно поднимается над горизонтом, как некая неторопливая сущность, обладающая силой.

Разум наполняется мрачными мыслями, и даже сильнейший из нас чувствует невольный трепет бессилия в ожидании прихода зимы, которую нам предстоит прожить без дневного света. <…> Я знаю, что полярная ночь сама по себе не есть зло, ей присуща некоторая меланхолия и мрачная запоминающаяся поэтичность. Однако мы вынуждены, оказавшись лицом к лицу с тьмой, наблюдать, как гаснет свет дня, безжалостно вызывая в нас острое чувство одиночества, – и все потому, что мы раз и навсегда родились для света, который привыкли считать залогом нашего здоровья.

Да, чувство одиночества перед лицом тьмы – это Страшный суд над человеческой жизнью – над тем, кто думает и умеет видеть (зачеркнутое предложение). Позвольте мне использовать это время для переживания чувств, которые я искренне хочу записать – это крошечное эхо уходящего времени!

Я напишу книгу! Она образуется, произрастет из самой себя, будучи правдивой и искренней, как сама жизнь. Я не хочу писать стихов, но хочу рассказать историю, использовав в качестве сюжета судьбы двух людей, двух одиночек, которые волею судьбы оказались рядом, вот теперь они оба мертвы. Каждый из них заслуживает отдельного некролога, поскольку любое значимое усилие должно являться неотъемлемой частью нашего человеческого бытия.

Я подхожу к этой работе с искренним желанием отдавать. И я пишу, потому что чувствую внутри себя, что судьба этих двух незнакомцев проникла в мою душу столь глубоко, что я просто обязан о них рассказать. <…>

Жизнь, которую я изо дня в день проживаю в Северной Гренландии вместе с полярными охотниками, исполнена большого напряжения. <…> Реальность и пережитое остались за дверью, и мне не нужно более превращать свои жизнь и энергию в праздничную оргию, сотканную из воображения и слов. <…>

Я всегда работал медленно и кропотливо, если «Дух Господень был со мной», а вот за свое ослиное упрямство, к сожалению, мне нередко приходится платить дорогую цену.

Получалось, что я жил вместо того, чтобы писать. Теперь, однако, достигнув [неразборчивое слово] разнообразия на моем жизненном пути – пока! – я на какое-то время собираюсь привинтить себя к стулу, чтобы писать – запертый в собственном доме, отрезанный от жизни и новых впечатлений.

Я немало поражаюсь тому неопровержимому факту, что я все-таки являюсь писателем, и далеко не все писатели таковы!

Подошел к завершению осенний сезон лова моржей. Иногда ко мне заглядывают ловцы, чтобы поведать о своих веселых сражениях. Они пытаются выманить меня наружу, говоря, как они по мне соскучились. И все же я остаюсь на месте, – да, перекрыв даже доступ [нечитаемое слово] в мой дом. Пусть все будет так!

Serbiam ut desint vires, tamen est laudanda voluntas[35].

Это психическая гигиена на самом высоком уровне. Вступление начинается с описания природы, с того, как с приходом зимы исчезает солнце и наступает темнота, которые его так сильно удручают. Но здесь нельзя не заметить проекцию, с помощью которой Кнуд Расмуссен переносит на окружающую среду свое собственное состояние. Выворачивая наружу собственное я, он таким образом пытается себя понять, а ему на самом деле и вправду было отчего огорчаться. С договоренностями, которые лежали в основе проекта, дела обстояли