Полное собрание стихотворений и поэм. Том IV - Эдуард Вениаминович Лимонов

«Гуччи»…

Там, где в порту лежат ленивые матросы,

Где булькает Гоген и кашляет Сезанн,

Я закурю твои с гашишем папиросы,

О, праздник для Души, Великий Рамадан.

Аллах в своей чалме глядит на Магомеда,

У ног его лежит весёлая Айша,

Их розовой водой политая беседа,

И у холодных плит забыты два ковша.

Противный Европей и глупые Гонконги

Нам не нужны с тобой, нам не нужны с тобой,

Тела мы окунём в бассейны, как в шезлонги,

И в воздух голубой, и в воздух голубой…

«Так мы росли. Восточная Европа…»

Так мы росли. Восточная Европа.

Кремль из подушек. Храм из одеял.

Никто не видел дальше микроскопа,

И телевизор не существовал…

На телевизор вскоре все молились,

По вечерам как в церковь в гости шли,

Причёсанные, важные, садились,

В подарок булок и конфет несли.

Мы западная Азия из глины —

Печальные и мрачные хунну,

И потому мы отдали грузину

Большую, неуютную страну.

И потому под взгляд его мордатый

И черные блестящие усы,

Шли мрачно азиатские солдаты

На Ваш Берлин, из лесополосы…

«Те растения ещё живы…»

Те растения ещё живы,

Тех животных давно там нет,

Черемши самострел счастливый,

Рыб играние в лунный свет…

Моя молодость на Алтае

Вдруг прильнула к моим щекам,

В Казахстане, что близ Китая,

По ущельям и по горам…

В этих чащах гнездились волки,

И трещал по кустам медведь,

Там маралы живут без толку,

Чтобы доблестно умереть…

Там проезжий калмык с лошадки

Ищет, где его Чингисхан,

И луну созерцая сладко,

Крепко держится за стакан,

Там грибы с валуны размером,

И на крошечном КПП

С кривоногим милиционером,

Вдетым в тесные галифе,

Рассуждаем про корень чёрный,

В те прославленные года

Представлялся я как учёный,

«Академик», – звала орда…

«Ты прибываешь в мир мужчины……»

Ты прибываешь в мир мужчины…

Коньяк, табак, клинки, морщины,

Одеколон и хриплый бас.

Всё, барышни, волнует вас…

Достанет старый дневничок,

Глотками пьёт, губами «чмок»,

Ха-ха-ха-ха, и словно змей

К тебе вползает без затей…

Стихи, рукою трёт о ляжку,

И опрокинул вдруг бедняжку!

Клюёт и разгребает вдоль!

И поперёк уже позволь!

А вечером, зардев лицом,

Она уж кошкою с котом

Так изгибает её спину,

Что сиси лягут на перину,

И возят о неё сосками.

«А он умён, и он с усами!

Ну чёрт, ну дьявол, ну, ну, ну!

Прославленный на всю страну

А как под моим брюхом водит!

Зачем же он сейчас уходит?

А, это он, чтобы нежней,

Вернуться тотчас, и сильней…»

Такие мягкие мыслишки,

У барышни, как у воришки,

Проходят в буйной голове,

Порою даже целых две…

«Постой! Ещё! Давай, давай!

Я для тебя горячий рай!

А ты лечи мою чесотку!

Плюй, джентльмен, на сковородку!

И как ошпаренный кричи!

Учи меня, ещё учи!»

«Вставай мой друг, обнаружь себя…»

Вставай мой друг, обнаружь себя

В кладбищенском ты лесу,

Когда мертвецы, скуля и трубя

Жуют свою колбасу…

Пройдёт гладковыбритый англосакс,

Северный мэн в шарфе,

Завязан у горла он туго так…

Перчатки его в траве…

Пройдёт по дороге на старый пруд,

Где пёрышки лебедей.

Своею метелью совсем сотрут

Докучных следы людей.

И где покосившийся есть сарай,

А за сараем волк,

Он войско своё сколотил из стай,

Тюремный волчиный полк…

Пойди, мой друг, загляни в «Блумингдэйл»,

Куда ты тогда ходил,

Когда ещё не изобрёл e-mail

Стив Джобс – молодой крокодил…

Ты боссу здесь покупал трусы

До этого, в их буфет

Лепил пельмени такой красы,

Которых прекрасней нет…

Где Рэми Сондерс, и Шмаков где?

Где пламенная Мэдисон?

Они утонули в той воде,

Где стирано флотских кальсон…

Где Сильвер с ногой деревянной, скрип,

Где Студио «Фифти Фор»,

И где допотопный ядерный Гриб

За Никсоном стал в упор…

Земля обратилась сто тысяч раз,

За это время дожди

Лишили Вас Ваших лживых глаз,

О, сладостные вожди!

Пойди, мой друг, обнаружь себя,

На кладбище в ранний час,

Когда мертвецы скуля и трубя

Стоят у могил как раз…

«Город прибранный, противный…»

Город прибранный, противный,

Весь в асфальте, без травы,

Абсолютно негативный,

В нём таком живёте Вы.

Животастый, лысоватый

И коротконогий жлоб,

Мимо Вас бегут солдаты,

Чтоб стрелять друг другу в лоб.

Так, войны боясь гражданской,

Прячась от неё в подвал,

Рядом с площадью Таганской

Обыватель прозябал.

Всласть орудья грохотали,

Танки дёргались, паля,

Он сидел в своём подвале,

Волосами шевеля…

Умирающий в госпитале

Пейзаж госпиталей и запах хирургий.

Святая тишина закрытых тюрем,

Подходит твой конец, давай себе не лги,

Ну, жизненный твой путь был, офицер, недурен…

Внутри госпиталей кровавые бинты

И капельниц скелеты, словно краны,

Хватает ли тебе, приятель, остроты?

Дошёл ли под ножом хирурга до нирваны?

Тяжёлая вчера погода налегла.

На окна, на твой лоб, на твёрдую подушку,

Ты умираешь, брат, плохи твои дела,

Ну, что ты там грызёшь надежду, словно сушку…

В тиши библиотек, о, сумасшедший дом,

Подростком ты провёл суровые два года…

Карболкой с этих пор твой пахнет каждый том,

И хлоркой, и тюрьмой, и запахом народа…

Когда же на войне ты оказался вдруг,

В суровую войну ты намертво влюбился,

Ты стал тогда её невенчанный супруг,

И мрачною женой ты вдоволь насладился…

Пейзаж госпиталей и запах хирургий,

И слабою рукой нам не поднять стакана,

Подходит твой конец, давай себе не лги:

Матросу утонуть в глубинах океана.

«Можно было жить в Париже, как в яйце…»

Можно было жить в Париже, как в яйце,

Штурмовать твердыню Академии.

И шмелём, по девочек пыльце

Педофилом ползать, ждущим премии…

Можно было садом Люксембург,

Расстегнувши плащ, кашне на шее,

Проходить, как будто Эренбург,

И как все они, Хемингуэи…