Вчера была война - Игорь Глазунов

«запоем». Улица и дворовые забавы отходили на второй план. На стук в окно и призыв друзей «айда, погуляем» придумывал отговорки. Вечерами, когда не было электричества, читал у открытой дверцы топящейся плиты или печки.

В те времена перебои с электричеством были частым явлением. Обязательными в доме были свечи и керосиновая лампа, со своими хитростями и премудростями. Повернул немножко больше колесико фитиля, вовремя не подрезал его – и тут же стекло лампы покрывалось копотью, которую было очень трудно отчистить. Стекло лампы было хрупким и часто трескалось и разбивалось. Ламповое стекло было дефицитом, и отношение к нашей керосиновой лампочке было бережным. Иногда, когда рядом была бабушка, ставилась лучина.

Когда свечи перестали быть дефицитом, их ставили в разных местах квартиры. И если внезапно гас свет, как правило, в самый неподходящий момент, их зажигали. Мне нравилось в полной темноте зажечь свечу и ходить с ней по комнатам. При свете свечи все выглядело по-другому. Мерцающее пламя по сантиметру отвоёвывало свет у темноты. Пламя свечи, играя разными оттенками на фитильке, отрисовывало на стенах комнаты таинственные рисунки. Фонарик был большим дефицитом. Помню, когда мне достался трофейный фонарь с меняющимися светофильтрами, я был на седьмом небе от счастья. Ни телевизоров, ни холодильников, ни прочих «удобств» тогда в стране не было. Была лишь лампочка Ильича, украшенная абажуром.

Первый репродуктор – круглая вогнутая чёрная «картонная тарелка», была успешно «освоена» ещё на хуторе и бесповоротно испорчена. Я расковырял картон репродуктора в поисках говорящих человечков. Было мне тогда четыре года!

Вот и сравните среду, в которой росли мы, наш уровень информированности, как принято говорить, с «нонешней». Как говаривала бабушка, часто пуская в ход неубиваемый довод: «А вот в наше время, когда мы были детьми…», – и ты долго и с интересом слушал, как они там жили-были… Уже в более старшем возрасте я подолгу расспрашивал бабушку о временах революции, о солдатах революции, о гражданской войне.

«Смутьяны. Смутное время», – вздыхала бабушка. И, как мне казалось, с неудовольствием по моей настоятельной просьбе описывала какие-то события из того периода жизни, из тех времён. Бабушкин отец был крепким хозяином, так тогда говорили. У него был небольшой шорный завод, большой дом с подворьем, большая библиотека. Шестеро бабушкиных братьев погибли в гражданскую войну. Бабушка была из обедневшего дворянского рода, всесторонне образована по тем временам, с хорошим музыкальным образованием и абсолютным слухом. Играла на многих музыкальных инструментах и научила меня ещё в детстве играть на семиструнной гитаре. Часто по «просьбе трудящихся» я пел «бабушкину цыганщину». «Соколовский хор у яра был когда-то знаменит, cоколовская гитара до сих пор в ушах звенит…»

Старинную русскую плясовую «Ты Наталья, ты Наталья, открывай-ка ворота! – Я открыла б, коль не свёкор, да боюся свёкора…»

Романс на слова М. Ю. Лермонтова. «В глубокой теснине Дарьяла, где роется Терек во мгле, Старинная башня стояла, чернее на чёрной скале…».

А берущая за душу «Степь да степь кругом, / Путь далёк лежит. / В той степи глухой замерзал ямщик…»?

Грусть этих мелодий, вырастающая в щемящую тоску, переходящую в боль, идущая из глубин времен, заставляла меня заслушиваться. Я сопереживал, образно представлял то, о чём пелось в песне. Русские мелодии сродни плачу рабов – истокам блюза.

Будучи в Мекке джаза – в Нью-Орлеане, в Preservation Hall, мне удалось близко познакомиться с музыкантом-негром. Попасть на его выступления было практически невозможно! Билеты раскупались за полгода вперед. Я в группе таких же неудачников стою возле невзрачного деревянного одноэтажного здания и слушаю, прислонившись ухом к стене. Перед входом афиши. Группа недавно вернулась с гастролей по Союзу. В перерыве музыканты вышли на площадку перед зданием. Подхожу к высокому негру и задаю вопрос: «Как Вам понравилась Россия?» Тут же следует традиционный вопрос: «Where are you from?» Отвечаю: «Я из России». Заканчивается перерыв и негр проводит меня в зал. Вот он – счастливый случай! Так я попадаю на второе отделение концерта.

В крохотном зале нет вентиляции, жара, люди сидят на лавках и на полу. Жарко и влажно. Мой негр – контрабасист, заводит меня на сцену, «втыкает» в угол за собой. Пот льётся ручьём, рубашка мокрая, струйки пота предательски текут не в нужном направлении. Слышимость интересная, я бы назвал её «обратной». Прослушивается каждый инструмент в отдельности. Тема так и звучит отдельными инструментами – вся гамма звуков джазовой темы уходит в зал. На сцене уже после неофициального продолжения концерта в знаменитом кафе «Krazy Korner», мой благодетель негр-контрабасист попросил меня спеть что-то из русских народных.

Я спел а капелла свою любимую народную тему, богатую возможностью импровизировать голосом и которая, как мне слышалось, была близка теме спиричуэл и блюза: «Ой, да ты, калинушка, ты, малинушка, ой, да ты не стой на горе крутой…». Это моя любимая русская песня, которую я никогда не могу допеть до конца. Почему-то эмоции начинают захлестывать, голос дрожать и наступает вынужденная пауза… Затем звучание с нарастающей мощью, уход в пиано… Песня уникальна по своему звучанию – русский плач с удивительными возможностями голосового диапазона.

Через несколько минут последовала инструментальная импровизация на напетую тему виртуоза-саксофониста, за ним низко вступил тромбон, фоно и блюзовый с хрипотцой голос солистки. Им тема понравилась и они положили её на «быстрые ноты». Всю неделю я слушал в далеком Нью-Орлеане нашу «Калинушку» в джазовой аранжировке.

Мне в детстве очень хотелось учиться музыке, но такой возможности не случилось. Как говорила бабушка, на всё не хватало «купишей».

Когда бабушка брала гитару (а это бывало редко) я, затаив дыханье, слушал её голос. Она пела старинные русские романсы. Один из них помню:

«Ночь тиха, и темна, и грустна

Мысль далеко-далеко летела.

В эту ночь я сижу одна

И мечтать я о нём захотела…»

Следовал перебор гитары.

Звучали совсем для меня необычные слова:

«Силуэт твой стоял надо мной.

Он как будто ко мне наклонился.

Поцелуй твой последний о, друг,

На устах на моих затаился…»

Заканчивались слова и в бабушкиных глазах появлялись слезы…

Многие черты моего характера родом из детства…

Поведение Николая в доме становилось нестерпимым. Постоянное раздражение, скандалы. И когда Николай в очередной раз в пьяном угаре поднял руку на меня и на бабушку, я ответил.

Мой опыт уличных драк не прошёл даром. Я ударил его «заученным» ударом снизу вверх, правой рукой наискосок по подбородку, вложив в этот удар всю свою, уже не детскую обиду.

Помню плачущую бабушку. Домой я вернулся только на следующий день.