Златая цепь на дубе том - Борис Акунин

(публично было объявлено, что он скоропостижно скончался от каких-то «геморроидальных колик»), и странность положения, при котором совершеннолетний наследник Павел не вступал на престол, давали толчок всяким слухам, будоражившим народное сознание.

Один из таких слухов, очень настойчивый, вызывал особое возбуждение: что Петр III хотел дать крестьянам волю, дворяне за это вздумали извести доброго батюшку-царя, да только он спасся и вот-вот объявится.

Вновь, как в начале семнадцатого века, стали появляться самозванцы. Их вылавливали, но слухи не стихали.

К шестому году трудной турецкой войны положение стало взрывоопасным, не хватало только искры. «Недоставало предводителя. Предводитель сыскался», — лаконично пишет в «Истории пугачевского бунта» Пушкин.

Емельян Пугачев, подобно Кондратию Булавину и Степану Разину, был донским казаком, и мятеж тоже начался как казачий — только не на Дону, а на реке Яик (нынешняя река Урал), где было расквартировано Яицкое казачье войско. Его создали, чтобы защищать пограничные земли от степных разбойников, а заодно постепенно сдвигать границы империи в азиатском направлении. Власти вели себя с этими своенравными, хорошо вооруженными людьми весьма неосмотрительно, раздражая их всякими несправедливостями, назначая новые поборы, покушаясь на казачьи привилегии.

В 1772 году вспыхнуло восстание, вскоре подавленное, но искры еще тлели, когда в сентябре 1773 на Яике вдруг появился «государь Петр III» и пообещал пожаловать казаков «рекой, землею, травами, денежным жалованьем, свинцом, порохом и хлебом». Это был Пугачев, арестованный за разные провинности, пустившийся в бега и оказавшийся далеко от родного Дона. По складу характера вождь народной войны был человеком непутевым и непоседливым, постоянно ввязывавшимся в какие-то плохо обдуманные авантюры. Но он оказался в критическом месте в критическое время — и стал искрой, попавшей в порох. Казаки поверили самозванцу, потому что очень хотели поверить, а дальше восстание разрасталось со скоростью степного пожара. Крепости сдавались одна за другой, потому что недовольные тяжелой службой солдаты без боя переходили на сторону «законного государя».

Казачий мятеж перерос в большую гражданскую войну. Она продолжалась полтора года и делится на три периода.

Первый длился полгода, до весны 1774 года. На этом этапе восстание оставалось локальным и состояло из двух очагов: Оренбургского края и Закамья, где восстали измученные заводские рабочие.

Крепости все пали, города Оренбург и Уфа были осаждены, правительство отправляло в мятежные области некрупные отряды, и восставшие били их по частям.

Пугачев — так же, как в свое время Разин — никуда не торопился. Он пировал со своими «енаралами», женился на красивой казачке, объявив ее императрицей (наличие законной жены Екатерины в Петербурге «царя» не смутило). Всё это дало время властям наконец собрать значительные силы, и в марте 1774 года Пугачев был разгромлен. Бросив свою «императрицу», Емельян бежал на север, и там, в Приуралье, война перешла в новую стадию: из казачьей стала рабочей и башкирской. Пугачевское войско теперь пополнялось в основном заводским людом, а главным союзником стали местные башкиры, у которых имелись давние счеты с империей. Ситуация была странная: наступление Пугачева одновременно являлось отступлением. Он нес большие потери в боях с правительственными войсками, но ряды всё время пополнялись, и войско разбухло до 20-тысячного состава. Так война докатилась до Волги. Пал большой город Казань. Здесь каратели наконец настигли врага и опять уничтожили всю мятежную армию.

Всего с несколькими сотнями людей Пугачев ушел за Волгу. Началась третья стадия войны, самая массовая и кровавая: крестьянская. Восстание перекинулось в регион традиционного хлебопашества, населенный крепостными.

«Петр III» издал манифест, который рассылался во все концы, и там, где указ зачитывали, крестьяне брались за топоры. Государь император велел «рабам всякого чина и звания» убивать и грабить помещиков — «поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами».

Избиение дворянства было массовым. В некоторых уездах помещиков и членов их семей истребили полностью.

Неизвестно, чем кончилось бы, если б Пугачев пошел дальше вглубь России, где крепостных было еще больше. Но Емельяну захотелось повернуть на юг, в родные донские края. Он взял Пензу и Саратов, всюду вешая чиновников, и был уже у Царицына, когда его вновь догнали правительственные войска. Произошел очередной разгром, после которого чудом спасшийся Пугачев совершил еще одну роковую ошибку. Вместо того чтобы вернуться в крестьянские области, где он без труда собрал бы новую армию, Емельян побежал в малонаселенную степь. В конце концов его схватили и выдали властям собственные помощники, надеясь на помилование.

Предводителя восстания провезли в клетке, как зверя, через пол-России и казнили в Москве.

Итогом обильного кровопролития и колоссального разорения было то, что императрица уяснила три вещи.

Во-первых, терпению народа есть предел, нельзя перегибать палку. Вскоре появятся высочайшие указы, до некоторой степени облегчающие жизнь пахотных и заводских крестьян, а также мещан.

Во-вторых, необходимо коренным образом укрепить систему местной власти. Это, как мы знаем, тоже было сделано благодаря соучастию дворянства.

Но в историческом смысле важнее всего был вывод, что низам воли ни в коем случае давать нельзя и что крепостное право отменять не нужно, иначе может подняться волна, которая сметет всё государство.

После пугачевщины Екатерина окончательно решила оставить проблему крепостничества будущим государям.

Зарождение нового сословия

Социально-культурный феномен, известный как «русская интеллигенция», в полной мере проявит себя лишь во второй половине девятнадцатого века, но зародился он в екатерининские времена.

Предпосылки для формирования вольнодумной прослойки, которая в будущем доставит монархии столько хлопот, создала сама Екатерина своим манифестом о дворянской вольности.

Понадобилось соединение двух условий.

Во-первых, у дворян появилось много досуга, который при желании можно было употребить на размышления. А во-вторых, освобождение от телесных наказаний и обладание некими неотъемлемыми правами вылились в идею личного достоинства, очень опасную для всякой тоталитарной власти.

Это пока еще не социальная группа, а всего лишь умонастроение очень небольшой кучки тогдашних интеллектуалов, но они уже обладают главной видовой чертой интеллигенции: сознанием своей культуртрегерской миссии и социальной эмпатией.

Первыми российскими интеллигентами следует считать дворян из круга Николая Новикова (1744–1818), создавшего большое частное издательство «Типографская компания», которое на рубеже 1790-х выпускало четверть всей книжной продукции, в основном просветительского назначения, и писателя Александра Радищева (17491802), не побоявшегося открыто возмутиться уродствами окружающей действительности. «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала», — написал Александр Радищев в книге «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790). С этой даты, с этой фразы можно вести отсчет истории отечественной интеллигенции.

Напуганная французской революцией Екатерина сочла этих людей опасными.

Радищева она назвала «бунтовщиком хуже Пугачева». Книгу, выпущенную скромным