Крах галицийского гамбита - Анатолий Степанович Терещенко

Тем временем отец трех схваченных бандеровцами юношей Магер Петр действовал по-своему. Он подкупил соседа Митьку Юхимчука, являвшегося старостой и пропагандистом ОУН. Тот сел на мой велосипед и поехал к своему родственнику Ляховскому (или Лясковскому), проживающему в селе Ставок близ г. Турийска и занимавшему важное положение в УПА. Поехал с целью спасти жизнь сыновей Магеры и их товарищей. Юхимчук Митька возвратился только через неделю. Он рассказал, что был задержан оуновцами и обвинен в пособничестве полякам.

Позже в лесу Свинючинском была найдена могила с телами убитых молодых поляков, чьи останки были опознаны по сохранившимся остаткам одежды. Через некоторое время в колонию Трускоты вторглась развернувшаяся в боевые порядки сотня УПА. Застигнутые неожиданностью в середине дня, жители колонии спасались бегством в направлении железной дороги, т. е. в сторону немецкого гарнизона, охранявшего железнодорожный мост. Убегавшие интуитивно избрали правильное направление: преследовавшие их уповцы не могли стрелять в сторону немецкого гарнизона.

В колонии уповцы убили двух поляков — Адольфа Мусялка и Максимилиана Крупку, которые оставались в своих усадьбах, когда появились бандеровцы. К этому времени в селе Трускоты была организована вооруженная группа самообороны из пяти человек польской национальности. Они открыли огонь по наступающей сотне УПА и убили одного бандеровца — уроженца села. Факт самообороны оказался для бандеровцев неожиданным. Боясь потревожить немецкий гарнизон, находившийся неподалеку, бандеровцы не открывали ответный огонь по полякам. Вечером того же дня сотня УПА сожгла школу в селе Ружин…

11 ноября 1943 года наша группа самообороны в колониях Ружин и Трускоты отбивала попытки группы УПА ворваться в эти села. На другой день мы покинули Трускоты. Там получил тяжелое ранение в ногу Стефан Сковрон, 18 лет, полный сирота, являвшийся моим хорошим товарищем. Мы оказали ему возможную первую помощь, и он попросил нас оставить его возле дома нашего соседа Гната Юхимчука. На другой день Стах Шимчак пошел забрать Стефана. Оказалось, что его уже нет в живых. У него был распорот живот, вытянуты все внутренности, выколоты глаза, а с ног сняты ботинки. Вскоре его брат Зигмунд опознал эти ботинки на жителе села Люблинец Леньке Аксютиче.

Большой трагедией для меня стала смерть украинцев Ивана Аксютича и его сына Сергея осенью 1943 года. Человек в годах, Аксютич Иван хорошо жил со своими соседями, не вступал ни в какие политические интриги, имел смелость не поддерживать украинских националистов. Убили его в селе Клевецк с участием племянника Леонида, который для родного дяди избрал страшную смерть — распилил живое тело пилой. Его сына Сергея оуновцы застрелили».

* * *

Францишка Коссинская:

«Я проживала на Волыни в селе Дошно, что в 17 километрах от Ковеля… С болью вспоминаю трагический день 28 августа 1943 года. Этой ночью мой муж с младшим братом, как это уже было и раньше, спал на сене в стодоле. В доме находились сват и сваха, три сестры мужа и я с малым ребенком. Уже было достаточно светло, когда с ребенком подошла к окну и увидела страшную картину. Вдоль озера бежит Йозеф Савицкий, а за ним на коне мчится бандеровец с саблей в вытянутой вперед руке.

Когда лошадь догнала Савицкого, бандеровец взмахнул саблей и голова убегающего повисла на плечах. Несчастный еще сделал несколько шагов и замертво упал. Я разбудила домашних и с ребенком на руках выскочила на полевую дорогу сбоку дома и спряталась во ржи. Была уже середина дня. Дочь крепко припала к моей шее и шептала: “Мама, пить…” Мне показалось, что в селе уже наступила тишина. Мы встали и пошли в дом соседа-украинца. Мы не успели напиться воды, как к дому подъехала группа бандеровцев на конях. Их было человек 30–40. Один из них с порога спросил: “Где здесь полька Франя?”

Я стала против него, внимательно смотрю ему в глаза и отвечаю по-украински: “А если я полька Франя, то нельзя мне жить?” Дочь, прижавшись к моей шее, тихонько просит: “Не говори, мама, по-польски”. Я мысленно молилась, глядя в глаза бандиту, которые никогда не забуду. Мой хозяин тем временем убеждал бандеровца, что здесь нет никакой польки Франи, а я просто слабоумная женщина.

— А где она венчалась? — допытывался бандеровец.

— В церкви, где же еще она могла венчаться, — был ответ моего спасителя. Тогда бандит хлестнул кнутом по голенищу и сказал: “Пусть живет”.

Я вышла из дома и побежала к двухсемейному дому моих дядей — братьев отца. Мои дяди Флориан и Петр Рубиновские и наш кузен Казимир лежали на полу лицом вниз, пробитые штыками. Под яблоней, недалеко от порога, лежали мертвые тетя Гели с детьми. У нее и ее сына были разрублены головы. Тетя держала в объятиях наименьшего ребенка. Тетя Сабина, жена другого дяди, была совершенно голая. У нее также была разрублена голова, а у грудей лежали два восьмимесячных близнеца. Тут же увидела бабушку Еву. Она стояла, прислонившись к стене лицом. Я подумала, что она жива. Оказалось, что она пробита штыком и в такой позе умерла, опершись о стену.

Ошалелая бегала я от дома к дому и, наконец, добежала до своих родителей. Отец лежал в комнате возле кровати в одном белье, пробитый штыком, лицом вниз. На него был наброшен стянутый с кровати матрац. Сестра Янина была одета в белое праздничное платье с распущенными волосами, перевязанными голубой лентой. Она лежала под столом. У нее было прострелено сердце. Где ни искала, не находила труп матери.

Дальше побежала по колонии к трем незамужним женщинам Цырылянкам, как звали их в селе по имени отца — Цырыля. В доме никого не оказалось. На огороде, где рос картофель, я нашла Михайлину с отрубленными руками и ногами. Стася и Ганя были замордованы в селе. В зернохранилище обнаружила обезображенные тела Каролины Едынович со связанными руками, ее сына Тадеуша и падчерицы Юзи. Ее пасынок Бронислав проживал с женой и тремя детьми отдельно. Из дома их выгнали в стодолу и там превратили в неподдающиеся описанию изувеченные трупы…

Около 10 дней мы прятались в лесу. Все время нам оказывали помощь украинцы из села Велимче… Через несколько дней другой украинец, фамилии которого не помню, по-уличному его звали Хрипучий Роман, перевел меня с ребенком, мужа и его двоюродного брата в Ратно. Здесь всеми нами занимался украинец по фамилии Козел и его жена».

Комментарии, как говорится, излишни.

Холокост