«Ваш Рамзай». Советская военная разведка в Китае и хроника «китайской смуты». 1922–1930 годы. Книга 1 - Михаил Николаевич Алексеев

вместе с «Гришкой» (К. Салнынем) все меры для ликвидации последствий, «не стесняясь средствами». 11 ноября 1925 г. на имя Берзина из Харбина была отправлена телеграмма, сообщавшая, что дело «Аркашки» (Л. Я. Бурлакова) передано Мукденскому окружному суду и что по всем линиям приняты меры, чтобы установить связь и освободить «Аркашку».

Уже после освобождения Бурлаков подготовил доклад об обстоятельствах дела, в котором достаточно подробно остановился на своём пребывании в тюрьме. Это небезынтересно с познавательной точки зрения: здесь и психология китайских полицейских и смотрителей тюрем, и подробности тюремного быта (а через тюрьмы проходили и китайская агентура, и советские граждане – сотрудники IV управления и Коминтерна, а также служащие КВЖД); здесь, наконец, описание мытарств самого героя.

До этапирования в Мукден Бурлаков провёл две недели в харбинской тюрьме, где получил «с воли» заделанную в пуговицу «цидульку», сослужившую ему большую службу, так как позволила ему выработать линию поведения на допросах. Поэтому ему удалось уточнить свои первоначальные показания, «назвавшись мстящим большевикам за убийство отца».

Из Харбина Бурлаков был переведен в мукденскую каторжную тюрьму. Говоря о тюремной системе Китая, Бурлаков даёт ценные советы и рекомендации соратникам. Прежде всего, «идя на рисковое дело», каждый товарищ должен был иметь лишнюю сотню в кармане. Деньги – это был в Китае такой документ, с которым можно было обойти много препятствий, только не нужно было бояться давать взятки. Будь то простой полицейский или начальник полиции – разница заключалась лишь в том, что от первого можно было отделаться десяткой, а от второго – сотней. Допросы китайцы вели бессистемно и руководствовались чаще всего только фактами и вещественными доказательствами, обнаруженными в ходе ареста, и если арестованный аргументированно мог объяснить происхождение найденных при нём предметов или вещей, привлекая свидетелей, то это могло оказать положительное воздействие. Отсюда не следовало пренебрегать никакими знакомствами, которые могли пригодиться, а лучше всего было обзаводиться солидными знакомствами. Необходимо было вести себя на допросах тихо, так как китайцы любили смирных, не нужно было противоречить в мелочах, зато нужно было быть настойчивым в фактах. Китайцы мстительны, но достаточно было похвалить их, и месть могла перейти в доброжелательство. Пытки при допросах китайцы применяли по букве закона, а не по необходимости, и избежать пытки можно было только подкупом или расположением к себе.

В Мукденской тюрьме Бурлаков просидел четыре года и шесть месяцев. Около года его продержали в одиночке, а последовавшие за этим восемь месяцев – в кандалах.

Кормили в тюрьме скверно. Русские получали по 1,5 фунта хлеба, 6–8 золотников мяса (золотник – 1/96 фунта, в современном исчислении 4,26 г. – Авт.) и несколько картофелин. Причём мясо выдавалось сырым, и готовили его или сами, или чаще всего сокамерники-китайцы.

Благодаря систематической помощи, поступавшей извне до советско-китайского конфликта на КВЖД в 1929 г., в отношении питания «жили сносно».

В китайской тюрьме, располагая деньгами, можно было выжить. Но если не было денег и связей на воле – это означало верную смерть, так как на тюремный паёк в условиях антисанитарии прожить было невозможно.

Из двух тысяч китайских заключённых в мукденской тюрьме ежедневно умирали от трёх до пяти человек. Медицинской помощи почти не оказывалось, если не принимать в расчёт китайского «доктора», который лечил «пилюлями на простой глине».

Никакой дисциплины в тюрьме не было. Все порядки строились на купле и продаже. Начальник и администрация тюрьмы являлись монополистами «внешней» торговли, а старшины камер и коридоров – арестанты-долгосрочники – выступали монополистами «внутренней» торговли. Продавалось и покупалось всё. Старшие корпусов торговали кандалами, камерами и т. д.

В тюрьме Бурлаков, чтобы выжить, прежде всего, детально изучил часовой механизм. Ремонт часов был вызван не только любопытством, но и практической необходимостью, так как часовое мастерство поставило Бурлакова в привилегированное положение, т. е. заменило деньги, за которые в тюрьме покупался статус.

Помощь с воли материальная была вполне достаточна, но моральная или отсутствовала вообще, или принимала формы недопустимого бюрократизма и бесчеловечности (передачи поступали через сотрудников генконсульства СССР в Мукдене). Хотя советский консул в Мукдене избегал посещать Бурлакова, но из средств харбинского резидента «Марка» (Власа Рахманина) регулярно выплачивал жене Бурлакова по 200 долларов в месяц.

«Намёток к побегам было много – вырабатывали различные варианты, но когда дело доходило до проведения в жизнь, все намётки коверкались и оставались рожки да ножки. Например, один из вариантов был таков. С воли через стену перебрасывают верёвку, мы же внутри подготовляем выход из камеры во двор, выбивая косяк окна – свою работу мы проделали блестяще, каково же было удивление, когда за два дня до ухода нам присылают верёвку с кошкой и сообщают, что и стену должны перелезать сами. Один из нас троих, Власенко, отказался, мы же двое согласились, но просили неделю отсрочки, так как уход из камеры двоих, оставляя третьего, был бы не товарищеским поступком. Однако, нам не разрешили, и снова начали разрабатываться планы».

Посещения в тюрьме на Бурлакова не распространялись, так как он, согласуясь со своими показаниями, старался держать себя как белогвардеец. И ему это удалось, так как сидевшие здесь белые эмигранты относились к нему с доверием. За четыре года через тюрьму прошло немало русских, среди них было и несколько совграждан: Апрелев, служащий Дальбанка, «…Батраков, пекинский работник разведки, хороший парень, но невоздержанный». Попал в тюрьму, по словам Бурлакова, и некий Черемник, «эмигрант-поручик, агент Батракова, большая дрянь».

Тюрьма не сломила советского разведчика. В заключениие своего доклада Бурлаков писал: «… не могу обойти молчанием некоторых радостных явлений, редко заглядывавших к нам в тюрьму. Письма „дяди Гриши“ и вести об удачах в Союзе. Грише сердечное спасибо за заботы. Вышел из тюрьмы 14 апреля 1930 г., досрочно на 1 м[есяц] 18 дней. Согласно ходатайства и обмена на кит[айских] офицеров.

… С ком[мунистическим] приветом, Бурлаков.

12/XI-30 г.

г. Свердловск».

Бурлаков вышел на свободу в обмен на пять китайских офицеров, взятых в плен во время вооруженного конфликта на КВЖД.

В первой половине 1926 г. в Харбине появился И. Г. Чусов[136], окончивший, как и В. Т. Сухоруков, Восточное отделение Военной академии РККА в 1924 г. Он прибыл не из Москвы, а из Читы, где работал начальником разведотдела Сибирского военного округа. Пристроен он был примерно так же, как и его сокурсник.

С 1 марта по 1 сентября 1926 г. в поездке по Маньчжурии находился выдающийся русский, советский востоковед Д. М. Позднеев[137], автор трёхтомного труда «Материалы по истории Северной Японии и её отношений к материку Азии и России». С 1923 г. Позднеев преподавал в Военной академии РККА, видимо, это и способствовало тому, что он был направлен в