Офицеры власти. Парижский Парламент в первой трети XV века - Сусанна Карленовна Цатурова

1419 г. стало известно, что королева Изабо и герцог Жан Бургундский направились в Понтуаз «договариваться о мире и браке». К ним присоединились по приказу короля и чиновники Парламента: первый президент и четыре советника, сторонники бургиньонов (29 мая 1419 г.). Подозрения властей в возможной нелояльности Парижа подтверждает письмо герцога Бургундского, прочитанное здесь 18 декабря 1419 г. канцлером: в нем содержалось требование в случае одобрения намерений, скрепить письмо к королю Англии печатью и подписями чиновников всех основных институтов власти в Париже. Герцог Бургундский прямо требует сообщить ему, «каково отношение в Париже к договору и есть ли намерение утвердить, исполнять и осуществлять своей властью то, что решат король, королева и герцог Бургундский». И хотя единогласно (nemine in contrarium redamante) эти письма признали «разумными, полезными и правильными», подозрения властей были не безосновательны. Так, только в этой перспективе начавшихся переговоров с Англией понятна реакция Парламента на введение нового налога через две недели после письма герцога Бургундского. 4 января 1420 г. в Парламенте шло бурное и однозначно негативное обсуждение сбора тальи с Парижа, поскольку это происходило якобы с одобрения Парламента. И вот тут, вновь единодушно (concordablement), было решено, «чтобы избежать и устранить крупные несообразности и скандалы», грозящие от этого налога, вообще прекратить его сбор, а деньги, уже собранные, вернуть обратно. Такого ещё не бывало в практике, и, чтобы никто не усомнился в подлинности этого решения, назавтра пригласили в Парламент («если захотят прийти») канцлера, королевского прево, генеральных советников финансов, Палаты счетов, купеческого прево и эшевенов, всех почтенных горожан, дабы «предупредить их об опасностях и несообразностях… и заявить им, что Парламент не давал никогда ни согласия, ни разрешения на сбор тальи, никогда не приглашался и не присутствовал на обсуждении и принятии этого налога, и что в этом решении все президенты и советники единодушно одного мнения». В этой напряженной ситуации Филипп Бургундский решил привлечь Парламент к переговорам с Англией и тем снять противостояние: в письме от 3 февраля 1420 г. он просит прислать на переговоры представителей Парламента. Но чиновники не спешат с ответом. Собравшись 5 февраля 1420 г. и высказываясь вполне лояльно о переговорах, тем не менее они не только не согласны отправлять туда своих послов[211], но и решают дождаться мнения остальных институтов, получивших аналогичные письма: Королевского совета, купеческого прево и эшевенов Парижа. А когда все, включая Палату счетов и Парижский университет, собрались 7 февраля 1420 г., выяснилось, что все ждут мнения Парламента и готовы поступить так же, как он. Круг замкнулся. Тогда Парламент высказал свое главное соображение — потребовать, чтобы переговоры проходили в Париже, надеясь, видимо, что совместными усилиями согласных с ним институтов и чиновников ему удастся повернуть переговоры в иное русло. Реакция короля была отрицательной: в письме 12 февраля 1420 г. он потребовал прислать послов в Труа «для блага и сохранения королевства». В это же время обозначился и конфликт Парламента с канцлером, который практически исключил Парламент из круга доверенных лиц власти. Отношение Парламента к начавшимся переговорам не могло абстрагироваться оттого факта, что англичане — по-прежнему враги королевства, и даже в период переговоров Парламент продолжал защищаться от их продвижения. Так, 29 февраля 1420 г. он обсуждал, как поступить с крепостью Бомон, которую англичане грозятся взять в ближайшую субботу, а крепость охраняла дорогу, по которой шло снабжение Парижа. И в совершенном отчаянии, при отсутствии какой-либо поддержки войск, Парламент решил добровольно сдать крепость, «видя, что она скверно охранена, плохо вооружена и не снабжена продуктами и не способна противостоять большой силе», чем ждать, пока «эту крепость захватят англичане, которые из-за этого могут очень разозлиться и принести еще большие убытки области вокруг». Как могли относиться парламентские чиновники к переговорам о союзе с теми, кого воспринимают как врагов, которых лучше не злить?

И все же парламентские чиновники понимали, не могли не понимать, что ситуация в стране тупиковая. Договор с Англией казался единственным спасением страны и условием ее дальнейшего существования[212]. Брак Генриха V и Екатерины Валуа, дочери Карла VI, должен был сделать английского короля зятем, объявленным по договору «сыном Карла Валуа VI», а их ребенка — законным наследником обеих корон, и поэтому парламентские чиновники пытались хоть как-то улучшить условия этого договора, понимая неизбежность его заключения.

Вместе с тем, герцогу Бургундскому приходилось постоянно убеждать Парламент в том, что договор обусловлен тяжелейшей ситуацией в стране и преследует цель спасти ее: на заседании 29 апреля 1420 г. канцлер огласил в Парламенте письмо Филиппа Доброго, в котором он снова и снова объясняет, что стремится «помочь и избежать очень больших опасностей, убытков и помех… по причине войны между королевствами и избежать еще большего кровопролития и… избавить народ и подданных королевства от ущербов и потрясений, которые они испытывали и переносили ранее изо дня в день… для сохранения короля и его сеньории и чтобы избежать разорения и разрушения королевства и его законных подданных»[213].

К этим объяснениям были добавлены сведения о короле Англии Генрихе V «как о благоразумном и мудром, почитающим Бога, мир и правосудие». Таким образом, в ход были пущены все средства убеждения, однако Парламент соглашался одобрить этот договор только при условии его корректировки и внесения «некоторых изменений и мнений». Отсутствие уверенности властей в покладистости Парламента подтверждают и слова канцлера, который от себя вновь напомнил чиновникам, что «ранее они обсуждали и решили осуществить, поддержать и исполнить то, что решат король, королева и герцог Бургундский». Тут он прямо спросил их, «намерены ли они придерживаться этого» и получил в ответ «общее мнение» (in turba), что надо еще раз все обсудить. На следующий день канцлер, первый президент Парламента и Жан Ле Клер, президент Палаты прошений были отправлены в Понтуаз к королю Англии, чтобы «он принял и обсудил эти переделки». Таким образом, Парламент все еще колебался, поддерживать ли договор в Труа[214].

Наконец, 24 мая 1420 г. Парламент получил письма отдельно от короля Карла VI, герцога Бургундского и короля Англии Генриха V, где они просили принести клятвы договору в Труа и соблюдать его условия, что и было выполнено. Чужеродностъ короля Англии, как и его ставленников — канцлера и первого президента, отчетливо сознавалась Парламентом. Так, 18 июня 1420 г. вскоре после заключения договора в Труа канцлер Э. де Л'Атр умер, и в записи об этом в протоколе Парламента явно сквозит ощущение возмездия: выбранный епископом Бовэ с согласия Папы, он так и не смог воспользоваться плодами этого продвижения, «которое стоило больше, чем