Хроники особого отдела - Александр Игнатьев

– Смотреть вперёд! – зло рявкнули сзади. – Я те покажу подарочную открыточку! Потом! Не оглядываться! Бегом! Бегом!

***

Литературный исполнитель замыслов своего отца и редактор почти всех посмертных работ великого сказочника, Кристофер Джон Руэл Толкиен с 1943 года участвовал в военных действиях в качестве лётчика вспомогательной авиации. В 1947 году вышел в отставку, стал лектором в Оксфорде. А вот в 1945 и 1946 он, вместе с ограниченным контингентом, базировался в Тунхуа, а затем и в Нанкине. Дважды совершил полеты в Сиань.

В мемуарах Ганса Райхарда есть описание горящей пирамиды: «В багровых сумерках мы, (штурман у лётчика Г.Райхарда – К.Толкиен), смогли рассмотреть горящую гору. Она пульсировала кроваво-красной, какой-то завораживающей, неживой радужной чернотой. Весь восточный склон был охвачен очагами пожаров...».

Мог ли сын рассказать о своём боевом эпизоде гениальному отцу? Мог ли образ Ородруина зародиться там, в древней, полной тайн, земле Китая?

***

Но из змеиного шипения позёмки и ледяной неизвестности лесов всё ближе и ближе надвигалось, оставляя зарево на припорошенных синевой откосах, отчаянно гремя колесами, неслась громада теплопаровоза «Сталинец», выпуска 1940 года. В нём, сменяя друг друга, падали от усталости, по-пьяному тыкая утром в подушку белые головы, двадцатилетние старики.

В этой лобовой атаке не было выстрелов. Только извивающейся позёмкой лютый холод, проникающий в сердца неверующих.

Василий Иванович, ясным днём отдирая негнущимися пальцами иней с век ставшей ему почти родной странной женщины по имени «Факел», (по-гречески Елена), со вздохом, убеждался: «Жива!».

И она кивала ему в ответ: «Жива! Груз будет доставлен». Потом они вдвоём, с трудом переставляя отёкшие ноги, ползли туда, где стояли их защитники.

«Живые, вот, и слава Богу, – крестил каждого Непершин. – Господи, по живым к мертвецу – мертвеца везём. Куда мы его? Неужто, сгинуть предназначено?», – пугаясь этих мыслей, доставал он маленькую картонку с ликом Царицы Небесной. И истово молился, каясь...

В последнее утро, перед прибытием, в коридоре крайнего вагона он увидел не защитников – только вмёрзшие в пол тела… трупы, припорошенные снегом, врывающимся из-за оторванной двери. А дальше виднелась стальная коробка чёрного, будто оплавленного, танка и сияющая серебром, в свете встающего солнца, гремящая холодом цистерна.

За ним, слабея до дрожи в ногах, мертвея от страха, стоял непобеждённый взвод.

Василий Иванович посмотрел на мёртвых и, оглянувшись на живых, вдруг, с отчаянием и выросшим в груди огненным горячим сгустком злобы к этой чёрной – не живой и не мёртвой – силе, подумал: «Всё перетерплю! Сам вмёрзну в эту дьявольскую силу! Господи, пожалей детей моих! Парням этим, горе и боль войны хлебнувшим, за что?! Отдай всё наказание только мне!»

И видел Непершин, как рвётся к нему в светло-лиловой пустоте чёрное ничто… как яростно дёргается, в попытках пробиться… и не может – не может – не может… переступить стальную силу броненосного танка и светлые тени вмёрзших в пол!

Состав начал торможение. Протоиерей будто очнулся от болезненных ударов крови в висках. Споткнувшись о чьё-то твёрдое, хрустнувшее, словно птичья кость, замёрзшее тело, суматошно подался назад и, практически втолкнув оставшихся солдат в первый вагон, упал. Он сильно ударился лицом о дверь, но смог различить расплывающийся теплом свет и выросшую среди безмолвной степи серую фигуру на фоне тёмного силуэта горы.

Тварь беззвучно завыла и убралась в свою блестящую металлическую тюрьму.

***

Ксении не надо было успокаивать себя. Она твёрдо знала, с чем имеет дело, и понимала сознательную беспощадность этого единственно правильного решения своего командира. Поздно вечером, когда убегавшиеся по морозу люди уснули, Ян провёл с ней свой инструктаж:

– В Шао Лине мы поднимались по одному склону, а спускались по другому. Я намеренно поставлю тебя справа. Будешь белой. Слева от входа поставим немца и Илью. Надеюсь, что такой расклад слегка запутает встречающиеся силы. Вам надо только удержать периметр. Как только цистерна въедет в проход, я запечатаю его. У нас нет резерва. Если вся эта древняя масса, с тысячелетним голодом и жаждой, вырвется наружу, то… от Китая останется половина, прежде чем она вновь обретёт разум и сама стабилизирует процесс. И это новая война. Третья мировая...

***

За час до прибытия эшелона все были на своих местах. Китайцы стянули под Сиань более десяти тысяч бойцов. Несмотря на непримиримые взгляды, компартия не стала препятствовать и пропустила батальон, присланный лично Чан Кайши. Но все войска стояли в пятикилометровой зоне. Состояние загнанных на поля близ пирамиды людей напоминало туго натянутую струну – разогретая легендами, впитанными в кровь ещё с молоком матерей, она звенела, гудела глубинной жутью и могла в любую минуту гибельно и непоправимо разорваться.

Над горой витал страх.

Русские заняли позиции в двадцатиметровой зоне. Пожилой сержант в расстёгнутой телогрейке, напоминающий новогоднюю елку, (столько гирлянд из противопехотных гранат обвивало его крепкие плечи), повторно инструктировал каждого:

– Стоять на занятом рубеже до последнего. Объективная причина ухода с позиции одна – смерть!

Ксения слушала эти слова и думала, как у этого жалостливого и такого робкого человека может быть такая смертельная власть над людьми. От его даже несильного, совсем негромкого, но такого непреклонного голоса, от болезненно-серого в утреннем тумане, лица исходила такая колючая решимость, словно он был уверен: не побегут. Будут стоять. Насмерть. До конца.

Между тем полковник, смешно высунув нос из-под намотанного на шею тёплого шарфа, смотрел куда-то вперёд, словно пытался увидеть что-то новое на этом поле перед горой. Всё пространство, изрытое гнойными ямами чёрного ночного льда, сочащееся желтоватым, сукровичным извивом реки – всё было в кровавом движении восхода. Тени быстро перемещались, двигались, сплетались и расплетались огнями. Ксении показалось, что сама земля начала подготовку к финалу давно начатой пьесы, конец которой сейчас будет разыгран на этом безжизненном пространстве перед безымянной высотой.

Она повернула голову и посмотрела на стоящих от неё в каких-то пяти-семи метрах Илью и Бориса.

Илье задача была ясна. Улыбнувшись, Ксения почему-то решила, что богатырь имеет весьма дородную физиономию. Он стоял свободно, с лёгкой развальцей, и как-то рассеянно смотрел на простой железный меч, почти насильно всунутый ему в руки Яном. От меча веяло жаром. Девушка бы не рискнула дотронуться до него голыми руками. А вот Илье он явно представлялся бесполезным куском железа.

Рядом, полуобернувшись, и, старательно ловя выбритым лицом солнечные лучи, жизнерадостно смотрел на мир Борис. Он