Политические сочинения. Том I. Личность и государство - Герберт Спенсер

«обычай, по-видимому, обратился в закон, и нарушение обычая влечет за собой штраф». Вообще существующие с незапамятных времен обычаи так священны для первобытного человека, что ему и в голову не приходит сомневаться в их справедливости, и когда устанавливается правительство, то власть его ограничивается ими.

На Мадагаскаре слово короля имеет силу только в том случае, «когда нет ни закона, ни обычая, ни прецедента». Рифль говорит, что на Яве «обычаи страны ограничивают волю вождей».

На Суматре также «вождям не позволяют изменять древние обычаи». Иногда даже – как, например, у ашанти – «попытка изменить некоторые обычаи» влечет за собой свержение царя с престола. Между теми обычаями, которые существовали до появления правительства и которым это правительство должно подчиняться, мы находим обычаи, признающие некоторые личные права, права поступать известным образом и владеть известными предметами. Даже там, где право собственности менее признается, мы находим право собственности на оружие, орудия, личные украшения, и обычно это право распространяется на многие другие предметы. У индейцев Северной Америки, как, например, у племени змей[59], не имеющих правительства, существует частная собственность на лошадей.

У чипавеев[60], «не имеющих организованного правительства», дичь, попадающая в частные сети, «считается частной собственностью», подобные же факты по отношению к хижинам, орудиям и другой личной собственности встречаются у ахтов, команчей, эскимосов и бразильских индейцев. Между различными нецивилизованными народами обычай установит право на сбор продуктов, выросших на вновь расчищенном участке, но не на самую почву; а тоды, не имеющие никакой политической организации, делают подобное же различие между собственностью на скот и на почву. Кольф и многие другие говорят о миролюбивых арафурах[61], что «они признают право собственности в самом широком значении слова, не имея у себя иного источника права, кроме решений, постановляемых старшинами, сообразно с обычаями предков». Но даже не ища доказательств между нецивилизованными племенами, на первых ступенях цивилизации мы находим их в достаточном количестве. Бентам и его последователи, по-видимому, забыли, что наши законы суть ничто иное, как слияние воедино «всех обычаев королевства». Эти законы лишь дали окончательную форму тому, что уже существовало до них. Таким образом, факт и теория совершенно противоположны друг другу. Дело в том, что собственность была признана раньше возникновения закона; теория же учит, что «собственность есть создание закона».

Соображения иного рода заставили бы поколебаться учеников Бентама, если бы они только достаточно взвесили их значение. Если бы правда было, как говорит Бентам, что правительство выполняет свою обязанность, «создавая права, которые оно дарует индивидам», то это значило бы, что не может быть даже приблизительного однообразия в правах, даруемых различными правительствами. При отсутствии основательной причины, управляющей их решениями, можно было бы держать пари на сто против одного, что решения эти не были бы одинаковыми. И однако – между этими решениями существует большое сходство. С какой бы стороны мы ни взглянули, мы находим, что правительства запрещают одинаковые роды насилия и, соответственно этому, признают одинаковые права. Они обыкновенно запрещают человекоубийство, воровство, нарушение брачной верности; этим они заявляют, что граждане могут быть защищены от известных родов насилия. И по мере того, как общество прогрессирует, покровительство распространяется на менее важные личные права: являются возмещения и вознаграждения за нарушения контрактов, за клевету, за лжесвидетельство и т. д. Одним словом, сравнение учит нас, что кодексы законов, если и становятся различными в деталях по мере своего развития, всегда согласуются в своих основных пунктах. Что же это доказывает? Такое согласование не может быть случайным. Если оно существует, то лишь вследствие того, что так называемое создание прав заключалось единственно в санкционировании и формулировании их в более точном определении тех требований и тех положений права, которые естественно вытекают из индивидуальных желаний людей, живущих обществом.

Сравнительная социология бросает свет на другую группу фактов, из которых можно сделать тот же вывод. Вместе с социальным прогрессом увеличивается для государства задача не только санкционировать формулируемые им права индивидов, но и защищает их от всяких посягательств. Прежде чем постоянное правительство установится, и во многих случаях после того, как оно получило значительное развитие, права каждого индивида определяются и защищаются им самим и его семьей. У нынешних дикарей так же, как и у прежних цивилизованных народов и даже и теперь в некультурных странах Европы, наказание за убийство есть частное дело, и «священное право требовать кровь за кровь предоставляется известному члену семейной группы». Точно так же требуется произвольно каждым индивидом или его семьей удовлетворение за нападения на собственность и за другого рода обиды. Но по мере того, как улучшается социальная организация, центральная власть все более и более берет на себя обязанность обеспечивать личную безопасность индивидов, охрану их имуществ и до известной степени основательность их требований, установленных контрактом.

Исключительно занятое вначале защитой общества как целого против других обществ или организацией своих нападений на другие общества, правительство мало-помалу принимало на себя обязанность защищать индивидов друг от друга. Стоит лишь вспомнить то время, когда ношение оружия было общераспространенным обычаем, стоит представить себе увеличение безопасности лиц и имуществ, которой мы пользуемся теперь благодаря улучшению полиции, или заметить сравнительную легкость, с которой удается добиться уплаты по небольшим долгам, чтобы убедиться в том, что государство обеспечивает каждому индивиду свободное преследование жизненных целей в тех пределах, которые ставит преследование подобных же целей другими лицами. Иначе говоря, рука об руку с социальным прогрессом идет также не только более широкое признание того, что мы называем естественным правом, но и более действительное его обеспечение правительством; последнее все более и более становится обязанным заботиться об осуществлении этих первичных условий индивидуального благосостояния.

В это же время происходила другая, еще более значительная, перемена. В первые времена, когда государство не вмешивалось в защиту индивида против насилия, оно само совершало насилия всякого рода. Древние общества, усовершенствовавшиеся настолько, чтобы оставить о себе воспоминание, имели все завоевательный характер и всюду носят на себе печать военного режима. Как для того, чтобы успешно организовать борющуюся армию, солдаты должны пассивно повиноваться и не брать на себя инициативы иначе, как с разрешения своих начальников, точно так же для того, чтобы успешно организовать военное общество, граждане должны подчинять свою личную волю. Частные права стушевываются перед общественными, и личность теряет бо́льшую часть своей свободы действий. Одним из результатов является то, что военная дисциплина овладевает обществом так же, как и армией, и ведет за собой подробную регламентацию поведения. Предписания начальника, считающиеся священными, так как исходят якобы от божества, его