Знакомьтесь, Черчилль - Синклер Маккей

с чайными принадлежностями стояла «целая батарея… алкогольных напитков». «Он пил виски с содовой, а мне предложил русскую водку довоенного производства», — вспоминал Майский. (Надо сказать, спектр описаний пристрастий Черчилля к алкоголю очень широк, как в плане объема выпиваемых им напитков, так и в плане их разнообразия. Возможно, его темпы и стиль потребления менялись с годами.)

«Ему как-то удалось сохранить этот раритет, — писал Майский о водке. — Я хотел было выразить ему свое искреннее удивление, но Черчилль прервал меня. “О, это далеко не всё! В моем погребе есть бутылка вина 1793 года! Неплохо, да? Храню ее для особенного, поистине исключительного случая”».

На вопрос Майского, что это за вино, «Черчилль хитро ухмыльнулся, сделал паузу, а затем внезапно заявил: “А мы с вами разопьем эту бутылку вместе, когда Великобритания и Россия победят гитлеровскую Германию!”»

Тот визит, естественно, был не просто светским. Черчилль чувствовал — и был совершенно прав, — что советский посол Майский использует его в качестве своего проводника к ушам на Даунинг-стрит, 10. Это было время чешского кризиса, Гитлер только что оккупировал Судетскую область. В те дни, еще до заключения пакта Молотова — Риббентропа, Майский, похоже, осторожно предполагал, что Великобритания, Россия и Франция могут подготовиться к объединению своих сил и использовать его как жест «призыва к миру», с возможностью переброски части российских войск через Румынию.

«Я понял, что он вышел с этим предложением на меня как частное лицо, потому что советское правительство предпочло этот канал прямому общению с Министерством иностранных дел, которое могло дать отпор, — сказал Черчилль о визите Майского. — Явно предполагалось, что я донесу сказанное мне до правительства его величества».

Черчилль действительно передал послание. Его обдумали… и «проигнорировали». Черчилль отмечал «презрение», с которым отнеслись тогда к Советам, и, хотя он всегда был ярым антибольшевиком, назвал это большой ошибкой.

Дух его предка. Гарольд Макмиллан, 1938 год

[85]

Даже в темнейший период «глухих лет» рык Уинстона Черчилля притягивал внимание нового политического поколения. Гарольд Макмиллан — его семейным бизнесом было издательское дело — доблестно сражался в Первую мировую войну, получил ранения, которые мучили его до конца дней, и, несмотря на это, как только смог, вернулся на поле боя. Теперь, будучи членом парламента от Стоктон-он-Тис, Макмиллан, и сам вполне почтенного возраста, был заворожен невероятной проницательностью старшего коллеги…

«Те дебаты… запомнились прежде всего замечательной речью Черчилля», — писал человек, которому предстояло стать одним из его преемников на посту премьер-министра. Далее Гарольд Макмиллан утверждал: «Его слушали с восторженным вниманием, и многие члены парламента, наконец-то посмотрев в лицо реальности, были очарованы нарисованной им картиной постепенного разворачивания того, что он назвал “программой агрессии, тщательно рассчитанной по силе и времени”».

Происходило это после того, как гитлеровская Германия путем аншлюса уже вонзила клыки в Австрию. Макмиллан был одним из нескольких молодых депутатов-консерваторов, которые теперь смотрели на Черчилля и его предупреждения по поводу Германии совсем иначе (многие не были с ними согласны, и, возможно, по вполне объяснимым и даже благородным причинам: резня Первой мировой войны была настолько грязной, отчаянной и пугающе нигилистической, что желание политиков любым способом избежать участия нового поколения в очередном ужасном конфликте могло объясняться банальным состраданием). Макмиллан же, как и Черчилль, уже начал понимать, что тьмы и ужаса не избежать:

«Он спросил, как долго мы намерены ждать. Как долго блеф будет оставаться успешным — пока силы, создаваемые за его завесой Германией, не станут непреодолимыми? [Черчилль] говорил серьезно и авторитетно, но без горечи и обвинений. Он продемонстрировал полное владение предметом, основанное на его глубоком знании истории и военного искусства. Я только что прочел первые три тома его великолепного жизнеописания Мальборо и теперь с нетерпением ждал публикации последнего, четвертого тома. Этот труд — лучший, по моему мнению, из всех сочинений Черчилля — вдруг стал на удивление актуальным. Словно дух его предка сошел на биографа. Он говорил как человек вне партии и над партией; его волновали только интересы его страны. Та речь тронула меня до глубины души».

Кузнечики Чигвелла. Колин Торнтон-Кемсли, январь 1939 года

[86]

Из всех питейных заведений в своем избирательном округе Эппинга и Вудфорда — 1930-е были «золотым веком» культа пабов, уютные уголки с огромными каминами встречались повсюду, от Тейдон-Буа до Снэрсбрука, — Уинстон Черчилль питал особую слабость к «Голове старого короля», таверне XVI века, расположенной на вершине холма в деревне Чигвелл. Мы еще встретимся с ним там чуть позже. Развешенные на стенах элементы конской сбруи были свидетелями, как там пили и спорили и другие члены местных ассоциаций Консервативной партии, которые испытывали все большую неловкость из-за воинственности своего коллеги-депутата в вопросах внешней политики. В 1939 году, в грохоте неуклонного приближающейся к Британии войны, — Австрия аннексирована, немецкие войска вторглись в Чехословакию, а премьер-министр Невилл Чемберлен все еще с надеждой сжимает в руке Мюнхенские соглашения с Гитлером, предполагающие «мир для всего поколения», — Черчилль просто не мог удержаться от яростной критики политики умиротворения. А многие члены его местной партии, в свою очередь, были в ярости из-за того, что он отказался поддержать премьер-министра и пошел против партии. Миссия поднять этот метафорический кинжал выпала на долю молодого бизнесмена по имени Колин Торнтон-Кемсли…

«Постмюнхенский бунт Черчилля шокировал всех», — можно сказать, на грани хамства заявил Торнтон-Кемсли, холеный, усатый, с редеющими волосами мужчина, в речи, о которой на следующий день написали как в ряде газет Эссекса, так и в общенациональной прессе. Эта речь была произнесена на специальном ужине Ассоциации юнионистов Чигвелла.

Скорбное обращение [Черчилля] к США было для нашей страны таким же полезным, как открытое письмо Ллойда Джорджа в Hearst Press во времена Всеобщей стачки. Его критика национального правительства, которое мы просили его поддержать, в любой другой партии, кроме консервативной, привела бы к немедленному исключению из числа членов.

Лояльные консерваторы из региона Эппинга в невыносимом положении. Я считаю, что если господин Черчилль не готов работать на национальное правительство и премьер-министра, то ему больше не стоит прятаться за доброй волей и именем нашей великой партии. Большинство из нас в Эппинге согласны с тем, что Черчилль перешел черту.

В своей речи Торнтон-Кемсли, по сути, высказал предположение, что если Черчилль не отступит от этой черты, то, возможно, найдется тот, кто будет лучше служить избирателям этого участка Эссекса. В результате оратор ненадолго оказался в центре всеобщего внимания — более молодое поколение тори выступило против уважаемого старожила партии. Казалось, Торнтон-Кемсли высказал на местном уровне то, что многие депутаты-консерваторы пытались донести в палате представителей на уровне