Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев - Александр Заозерский

class="p1">Сам Борис Петрович, в известной мере сочувствуя царевичу, держался по отношению к нему с большой осторожностью. Когда в 1715 году у Петра родился сын, фельдмаршал счел нужным поздравить с этим событием и Алексея Петровича, которому, конечно, оно не доставило радости. Несомненно, действительные отношения между Шереметевым и царевичем оставались далеко за пределами зрения широких масс, как, вероятно, и личные свойства Алексея Петровича. Однако было всем известно его равнодушие, если не отвращение, к новшествам отца, и все, для кого эти новшества были тяжелы и неприятны, видели в нем защитника нарушенных традиций и спокойной жизни, своего «надежу-государя». И по каким-то признакам, невзирая на европейский облик Шереметева и его близость к иностранцам, в силу популярности фельдмаршала сблизили его с царевичем больше, чем было в действительности. Сам Петр, без сомнения, понимал, что никакой склонности действовать в пользу царевича у Шереметева не было, хотя собранные факты убеждали его не только в том, что Шереметев сочувственно относился к Алексею, но и в том, что имя фельдмаршала, связываемое с именем царевича, служило в некоторой степени знаменем в руках противников нового порядка. Маловероятно, чтобы фельдмаршала ждал в Петербурге допрос, но вполне вероятно, что царь хотел в предупреждение всяких «небылиц» держать его поближе к себе.

Но эта мера оказалась уже совсем не нужной. 17 февраля 1719 года Бориса Петровича не стало, он умер в Москве, не испытав действия Олонецких вод.

* * *

Тени, омрачавшие временами отношения между Петром I и фельдмаршалом, не мешали Петру видеть заслуги Бориса Петровича. Вспомнив однажды о нем, уже после его смерти, царь сказал окружающим: «Нет уже Бориса Петровича, скоро не будет и нас, но его храбрость и верная служба не умрут и всегда будут памятны в России»{379}. В оценках военных историков стратегические способности и военное искусство фельдмаршала вызывают разногласия, но его военно-административный и организаторский талант находит у всех полное признание.

Однако не только специальные способности делали Шереметева пригодным к роли главнокомандующего. В этом отношении не менее важное значение имели его нравственные качества. Своими моральными корнями Б. П. Шереметев был крепко связан с настоящим и прошлым страны, а верная и непрерывная служба его была выражением этой связи и, по существу, была службой стране. Нет никаких оснований подозревать неискренность, когда он писал в 1714 году П. П. Шафирову: «Токмо Богом засвидетельствуюся, что по должности моей от всего своего сердца для государственного высокого интересу… елико моя возможность есть, труждаюся и никогда же оное имею забвенно, разве меня Бог умертвит, то забуду и трудитца не стану»{380}.

Что он мог иногда рисковать и своей жизнью ради других, доказывает случай во время Прутского похода. В ходе сражения фельдмаршал, стоявший за рогатками, увидел, что конный турок преследует русского солдата, отделившегося от своего отряда. Он один бросился из-за рогаток на помощь, убил турка и даже захватил его лошадь, которую потом подарил Екатерине Алексеевне. По этому поводу Петр отдал приказ, чтобы впредь фельдмаршала не пускали за рогатки{381}.

Если его образ действий в Польше не был безупречен в отношении польского населения, то допущенные им здесь злоупотребления представляются совершенно ничтожными по сравнению с настоящей эпидемией хищений и казнокрадства, которая охватила тогда чиновную знать и которую нельзя ярче характеризовать, чем это сделал генерал-прокурор Ягужинский, когда по поводу выраженного Петром намерения назначить смертную казнь за всякое казнокрадство возразил ему в собрании Сената: «Разве, ваше величество, хотите царствовать один, без слуг и без подданных? Мы все воруем, только один больше и приметнее другого»{382}.

Между тем относительно Бориса Петровича Шереметева нет никаких указаний на то, чтобы когда-нибудь он приложил руку к государственной казне, хотя всегда имел к тому полную возможность. Мы знаем, что в течение первых пяти лет войны он не получал ни следуемого ему по чину денежного жалованья, ни обычных в то время земельных наград, тратя во время походов собственные средства. Правда, потом он стал через Меншикова добиваться того и другого, но такие попытки начинаются не ранее как с 1705 года, когда уже он, по его выражению, «все прослужил, а не выслужил».

В этой способности никогда не терять из вида за личными интересами интересов государственных, а часто и подчинять первые последним, надо думать, главный источник особого уважения к Шереметеву окружавших его и той популярности, какой он пользовался в армии и в широких слоях населения. Не жалевший в раздраженном состоянии резких слов для выражения своего неудовольствия фельдмаршалу по тому или другому поводу, Петр I, однако, при личных встречах неизменно оказывал ему исключительные знаки уважения как никому другому: встречал и провожал его, по выражению очевидца, «не как подданного, а как гостя-героя», и только Шереметеву да еще князю Ф. Ю. Ромодановскому, «страшному начальнику тайной полиции», предоставлялось право входить в царский кабинет без доклада…» — преимущество, которое не всегда имел даже сам «полудержавный властелин» Меншиков{383}.

Впечатление, производимое личностью фельдмаршала, от людей, непосредственно с ним соприкасавшихся, неуловимыми путями передавалось в солдатскую среду и здесь ложилось в основу его популярности в армии. Заботливость о солдате, внося в это общее представление конкретные черты, еще более приближала его к солдатской массе, а победы его в Лифляндии, способствуя подъему национального духа, сообщили ему, как показывают народные песни о нем, характер народного героя. Но еще глубже, может быть, была популярность фельдмаршала среди дворянства, образовавшего в полном своем составе по условиям тогдашней дворянской службы как бы самодеятельный военный корпус, особенно же среди высшего его слоя.

Шереметев был знатен и богат. В армии, командный состав которой в огромном большинстве был дворянским, знатность главнокомандующего и логически и психологически была неизбежным требованием, поскольку отношения внутри дворянства определялись родословным принципом. И в петровской армии, как ни боролся царь с этим принципом, он сохранил свое значение. Мазепа, мелкий шляхтич и человек новый на Украине, такой же выскочка, как и Меншиков, особенно был обижен тем, что в 1706 году был подчинен Меншикову. «Не так бы мне печально было, — говорил он, — когда меня дали под команду Шереметеву или иному какому великоименитому и от предков заслуженному человеку»{384}. Шереметеву по его родовитости мог бы подчиниться любой «великоименитый» человек без ущерба для своей фамильной амбиции. Притом же фельдмаршал умел поддерживать в своем доме режим, соответствующий занимаемому им положению: его дом был, можно сказать, открытым общественным местом для столичного дворянства, а его походная квартира — таким же местом для высшего военного состава. Все это делало имя