Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

На нее смотрят насторожено. Сама она не глядит ни на кого, смотрит в пол, старается не показать своих чувств. Слишком многое ей памятно. Слишком…

В тот раз была она в алом и золотом, и лицо ей набелили-нарумянили, и стояла она, ровно статуя… вот девушки зашептались, ровно ветерок повеял.

Идут!

ИДУТ!

Борис первым шел, как и в тот раз. И Устя не выдержала, вскинула голову, глазами в него впилась.

Любимый…

Осунулся чуточку, под глазами круги синие, и на лице усталость чувствуется. А плечи так же держит прямо, и в глазах веселые искры пляшут. Тогда такого не было.

Просто шел он, а она смотрела.

Смотрела… и оторваться не могла, сердце то пело, то плакало, как еще на ногах удержалась? А сейчас смотрит — и сердце радуется, и глаза у нее сияют ярче солнышка, как еще не заметил никто ее радости? Чудом, верно?

Живой!

И аркан с него сняли! И… что еще-то для счастья надобно? Она и на такие крохи согласна, она уже счастлива! Боренька…

Раз мужчины прошли вдоль строя девичьего, второй…

— Посмотри, государь. Вот боярышня Мышкина. Неужели не хороша?

Под темным взглядом Раенского чуточку вздрогнула статная рыжеволосая красавица.

— Хороша, боярин. Как с тобой не согласиться? И боярышня Данилова тоже красавица, — Борис, по размышлении, решил к рыженьким еще и черненькую добавить, и светленькую. Вдруг кто и приглянется Федору?

— А боярышня Утятьева?

— И боярышня Заболоцкая.

Названные боярышни смотрели серьезно, молчали. Остальные глазами сверкали зло, но тоже ртов не открывали, шипеть не смели. Куда уж тут — с государем спорить? Кто тут себе враг?

Отобрали еще трех боярышень — Семенову, Орлову и Васильеву, а остальным девушкам повелели удалиться.

Их у дворца родные и близкие встретят, их в санях по домам развезут. А названные семь боярышень в палатах царских останутся, этим второй этап отбора предстоит.

У них еще все только начинается.

* * *

Для боярышень, отобранных государем, отвели специальные покои. В тереме, где век от века селились царевны, выделили им семь небольших комнаток.

По обычаю, выделили каждой из девушек свою чернавку, которая должна ходить была за возможной избранницей царевича. А заодно спросили — не хотят ли они кого видеть при себе.

Устя в тот же миг сестру назвала, как на чернавку свою поглядела. Помнила она ее, хорошо помнила, и ничего о ней сказать не могла, кроме злого шипения.

Сенная девка Танька еще в тот раз все делала, чтобы Устинье понравиться. Такая уж добрая, такая услужливая, хоть ты ее к ране прикладывай.

Уже потом, спустя долгие годы, узнала Устинья, что Татьяна о каждом шаге ее доносила вдовой царице Любаве, а может, и еще кому. Любому бы рассказывала, только плати, да побольше.

Помощи от нее мало было, разве что треск один бестолковый. И говорила она, и говорила, и топила бедную боярышню в словах своих, как в смоле липкой, и последние остаточки сил в той смоле растворялись, и цыкнуть на нее нельзя было. В тот раз Устя обидеть кого-то боялась.

А в этот раз вгляделась в личико хитренькое, крысиное — и руку враз подняла, разговор остановила.

— Прочь поди.

— Боярышня?

Не ждала такого Танька. В теремах царских она хитрой крысой рыскала, каждую сплетню подбирала, каждый слушок, и к Устинье в услужение напросилась не просто так. Слышала она про царевичеву симпатию, и про то слышала, что боярышня глупа да безвольна. Не придется от нее подвоха ждать.

— Прочь. Поди. И не возвращайся сюда. Не надобна ты мне. — Устинья медленно говорила, каждое слово разделяла, и понимала Танька, что это окончательно, ни криком, ни слезами тут дела не поправишь, разве что словом царским, да где царь, а где они?

Таньку аж пошатнуло от разочарования.

Да как так-то? Да что ж это деется-то? Люди добрые⁈

Но таких как Танька метлой в дверь гони, так они в окно полезут, али в дымовую трубу просочатся.

Упала дрянь пролазливая на колени, ручки сложила, горестно взвыла так, что цветные стеклышки затрепетали в раме оконной.

— Да как же так⁈ Боярышня, чем я не угодила-то? Ты скажи, мигом исправлюсь я…

Устя только хмыкнула, на спектакль глядя.

И ведь как воет-то! С душой, старается! Ежели б не подслушала Устя во времена оны разговор этой самой Татьяны с подругой, так и думала бы, что обижает несчастную.

Надо было ее еще в той, черной жизни, так обидеть, чтобы косточек не собрала.

— Ты, дура ненадобная, еще спорить со мной взялась? — говорила боярышня негромко, но так отчетливо, что слова ее по всему терему разносились. — Место свое забыла? Так напомню я тебе!

— А не ты ли место свое позабыла, боярышня? — прошипело рядышком.

Устя чуть глаза скосила, хмыкнула.

Боярышня Утятьева. Анфиса Дмитриевна Утятьева, одна из тех, кто Устю травил. Спору нет, красива боярышня, да и все при ней: и денег у ее отца хватает, и земель, и родство у них обширное. А только не ее Федор выбрал. И сколько ж грязи потом она на Устинью лила, сколько вреда принесла… и так Усте плохо было, а тут еще и добавляли. Боярышня-то, как замуж вышла за одного из ближников царских, так в палатах, считай, своей стала. И к Усте приходила, и к свекровке, и сидела, и Устю бездетностью попрекала, и чего ей не жилось спокойно?

Хотя и ничего тут удивительного!

Считай, корона царская мимо пролетела… вместе с Федькой малахольным! А и провалилась бы та корона, и Феденька ненавистный! Даром Усте то царство не пригодилось бы!

Ее дело — Боря. А остальное пусть сами как хотят, так и разбирают, хоть и вовсе на ниточки!

Так что к боярышне Устя развернулась, словно в бой.

— Ты, боярышня Утятьева, никак себя царицей почуяла? Решила, что можешь других попрекать, да командовать?

Не ждала такого Анфиса, но и с ответом надолго не задумалась.

— А ты себя кем почуяла, Заболоцкая? Тебе служанку приставили, так благодарна будь, или привыкла сама ведра с водой таскать? И то… небогат твой батюшка?

— Мой род от одного из ближников государя Сокола, — Устя обиды спускать не собиралась, — потому нам любой труд не в тягость. А твой, боярышня, род чем похвалится, окромя прибыли?

Анфиса