Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова

Что есть — то и есть. Нет, не худородная она, пять-шесть поколений бояр-то в роду есть, да только все верно, боярство то недавнее и случайное.

Утками ее прапрадед торговал, разводил, к столу царскому поставлял, вот и пожалован был царем под настроение, да под шуточку ехидную. Так и получились Утятьевы.

— Оно и видно, что чернавкой тебе не привыкать! И тоща, и черна, и виду у тебя никакого нет!

Устя только плечами пожала, на Анфису даже взгляда не бросила, разве на Таньку еще раз посмотрела.

— Увижу — пожалеешь. Вон пошла.

И дверью хлопнула.

Даже и не глядя, знала она, что дальше будет. И что зашепчутся две гадюки, и что даст Анфиса Таньке денежку за доносы и подсказочки… да и пусть их!

Не до них Устинье Алексеевне, не на ту дичь она охотится. А Федор…

Да хоть бы кому он достался, дрянь такая! Когда б Анфисе — то-то хорошо было бы, вот бы Устинья порадовалась! Да вряд ли ей такое счастье улыбнется.

Э-эх…

* * *

— Здесь она!

Федор выглядел, ровно пьяный. Да и был он хмельным от радости долгожданной, от обещания почти сбывшегося!

Устя рядом!

Скоро, очень скоро, получит он свою красавицу.

Михаил только головой покачал. Жаль, Истерман уехал, сейчас бы от него польза была великая, хоть Федора отвлечь, а то, эвон, и глаза выкатываются, и морда красная вся.

— Теодор, мин жель, может, мы с тобой…

Даже не дослушал Федор, только что рукой махнул.

— Не мешай мне. Иди, Мишка, иди отсюда…

Мишка зубами скрипнул, да и пошел молча.

Выбора не было.

* * *

Устя свои покои оглядывала, вспоминала о черной жизни своей, сравнивала. Ничего в них не поменялось, ничего: и узоры те же, и сундук тот, и лавка та же самая… вот и скол у нее на ножке. Помнит она.

Значит, еще не в это время опоили ее? Или околдовали? Потом ее такие мелочи и не волновали даже, жила, ровно во сне, только смерть любимого ее из сна и вырвала. Ожгла, ровно плетью.

Долго себя стук в дверь ждать не заставил. На пороге боярыня воздвиглась.

Помнила ее Устя, ох как хорошо помнила.

Боярыня Пронская Степанида Андреевна.

Ключница, наперсница, помощница свекровкина. Наушница — змеюшница. Вот уж от кого безропотной Устинье и вовсе туго приходилось. Понимала боярыня, что положение ее хлипкое, злилась, пакостничала. Ведь пожелай Устя — могла бы и другого кого поставить на ее место, и боярыню из палат царских на выход попросить.

Устинья царицей была, не свекровка, ей и в тереме распоряжаться было правильно. Только вот все Устинье безразлично было. А боярыня не понимала, подвоха ждала, а может, еще и свекровка ее в чем убедила?

Вот, стоит Пронская, ровно кариатида заморская. Руки на мощной груди сложены, летник едва на бедрах не лопается! И так-то боярыня была необхватная, а в гневе еще и страшновата, и на медведицу похожа.

Устя ее даже побаивалась немного в той, черной жизни.

А в этой…

Она чужое сердце сожгла, она видела, как тело ее серым пеплом осыпалось, как Верея себя до капельки отдавала. Ей ли такой мелочи бояться? Чай, боярыня ее и пальцем не тронет, просто говорит громко да смотрит грозно.

— Доброго дня, боярыня.

Устя первая поклонилась, голову склонила, посмотрела с интересом.

— И тебе подобру, боярышня. Чего это ты свои порядки в палатах царских устанавливаешь?

Устя брови подняла, на боярыню поглядела достойно, чтобы поняла та, как глупо выглядит. Чтобы осознавала — не боятся ее здесь, разве что посмеиваются про себя.

— Я — и порядки? О чем ты, боярыня?

— Не царица ты еще здесь-то!

— Может, и не буду никогда. На то воля Божия. Так о каких порядках ты, боярыня, толкуешь? Не пойму я тебя что-то?

Степанида Андреевна поняла, что боярышню на укоризну не пронять, на совесть не надавить, кулаки в бока уперла.

— Чем тебе твоя служанка не люба? Почто человека гонишь да срамословишь?

Устя в ответ улыбнулась рассеяно, пальцами по рисунку провела, краем глаза увидела, как крысиная мордочка из-за угла высовывается, но виду не показала.

Нет тут никакой чернавки! И не было!

— Чем не люба, боярыня? Так не пряник она, поди, чтобы ее любить, не рубль серебряный. И не нужна мне чужая баба при себе, не надобна. Ни сплетница, ни доносчица…

— Ты слова-то выбирай, боярышня!

— Ты, боярыня, коли спросила, так ответ дослушать изволь. Я тебя на полуслове не перебиваю, нехорошо это, — бульк, который у боярыни вырвался, Устя за счет желудка отнесла. Поела боярыня что-то не то, вот и булькает… — Коли дозволено государем при себе свою служанку иметь, так при мне свой человек и будет: сестра моя приедет вскорости, вещи мои привезет. А твоя баба мне не надобна, не любо мне, когда о делах моих на каждом углу языком треплют.

— Да с чего ты взяла, боярышня… — начала было Степанида, да и осеклась. ТАК на нее давненько уж не смотрели. Ровно на ребенка малого. Устя еще и головой покачала. Мол, то ли ты, боярыня, дура, то ли меня такой считаешь? Ой, нехорошо как, глупо даже… позорище-то какое!

И ведь не возразишь, не отмолвишь! Разве что скандал затеять на всю округу, да вовсе уж дурой выглядеть будешь.

Понятно же, боярышня правду сказала. И Степанида про то знает, и Устинья, и даже Танька, чья морда крысиная из-за угла так и высунулась, чудом не шлепнулась. Палаты это! Здесь не передашь, не расскажешь — так и не выживешь, поди, а только вслух об этом говорить не принято.

Но Устинье ровно и законы не писаны.

И не боится она ничего?

Не видывала такого боярыня.

Конечно, обломала б она наглую девку! И не таких обламывали, и эту обломать легко можно. Невелик труд!

Боярыня уж и руки в бока уперла, и воздуха набрала…

— Это что тут происходит?

Федор не утерпел.

Одно дело, когда Устинья там где-то, далеко, дома у себя, под защитой грозной, а когда ТУТ⁈ Считай, под его кровом, в шаговой доступности… да как же тут утерпеть-то?

Как этого шага не сделать?

А вдруг удастся наедине с ней поговорить? Это ж… тогда ж…

Пришел он в терем, где боярышень разместили, а тут такое… и хорошее в этом есть, знает он, где его любушка живет. Но