Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян

" Это не наш праздник", — говорит он, не отрываясь от чтения.

Свекровь продолжает улыбаться, стараясь не выдать истинных чувств. Ведь, по большому счету, муж сказал чистую правду.

«Папа старой закалки», — улыбается Карен. А я бережно несу букет в гостиную и ставлю в любимую вазу свекрови вместо того, чтобы унести в свою комнату…

— Ни разу, — отвечаю на вопрос, прогоняя воспоминание.

— Я забронировал столик, — говорит муж, нахмуренно набирая что-то на смартфоне. — На восемь вечера. Можем поехать отсюда вместе.

— Или? — тяну время, чтобы придумать правдоподобную отговорку — вариант «никуда не ехать» меня более чем устраивает.

— Или? — непонимающе переспрашивает он, убирая гаджет в карман брюк, а потом расплывается в улыбке. — Не цепляйся к словам, Ксюш. Откуда я знаю, вдруг ты захочешь уйти пораньше, переодеться…

Я в классическом брючном костюме темно-бежевого цвета с легкой атласной блузкой под пиджаком. Образ, не совсем подходящий к романтическому вечеру в ресторане. Но если убрать пиджак и нанести на губы красную, черт бы ее побрал, помаду…

— Карен, давай в другой раз. Я очень устала за эту неделю и хочу провести вечер дома с детьми.

Господи, до чего же сложно притворяться перед тем, с кем всю жизнь была предельно откровенна. Он буквально знал всё, что происходило и в моих мыслях, и в моей голове. А теперь…

— Ты семь лет дома с детьми, — цедит он, встречая мое сопротивление, но потом, видимо, осознает, как неподобающе это звучит в контексте его приглашения минутой раньше. Сдвигает брови домиком и мягко говорит, — ты всегда можешь вернуться домой, джана. Знаешь же, нет никакой необходимости, чтобы ты так много времени проводила в офисе.

— Знаю, — киваю, упираясь на подлокотники, чтобы подняться на ноги. — Но хочу.

— А в ресторан?.. — Карен резко встает. — Со мной?

Он огибает стол, подходит к моему креслу и, нависая надо мной, кладет руки на подлокотники, так быстро, что я не успеваю убрать с них свои — блокирует любую возможность уйти.

Сухие, горячие, сильные, его ладони будто обжигают внезапным разрядом тока, и я с силой вырываю их из плена. Карен сжимает челюсть и шумно, глубоко вдыхает. А потом опускается на одно колено.

— Ксюша, — выдыхает с жаром, — хватит меня мучить, умоляю.

— Встань, Карен. Сюда могут войти! — Воздух между нами накаляется — вдох буквально причиняет боль. Сердце будто выбивает ребра.

— Плевать. — басит Карен, приближаясь так близко, что мне приходится откинутся на спинку кресла. Я вижу, как напрягается его шея, как на ней прорывается рисунок пульсирующих от натуги вен. Чувствую любимый когда-то запах парфюма, теперь ассоциирующийся лишь с болью.

— Мне не плевать. — Не хочу срываться на эмоции. Пытаюсь набрать побольше воздуха, но легкие, будто сдавленные в тиски, отказываются подчиняться — я задыхаюсь от его близости.

— Плевать! — переходит на крик муж. Его глаза наполняются кровь. — Мне абсолютно всё равно, войдет сюда кто-то или нет! Услышит меня кто-то или нет! — Он плашмя бьет ладонью по подлокотнику.

От силы удара тот искривляется. Карен видит это, встает на ноги и закрывает глаза. Я знаю, что сейчас в уме он считает, чтобы успокоиться.

Десять. Девять. Восемь…

И этот счет будто эхом звучит и в моей голове.

Семь. Шесть. Пять…

Я слишком хорошо его знаю.

Четыре. Три. Два…

А он не узнаёт меня. Или, возможно, никогда не знал…

Один!

Карен шумно выдыхает и спокойно произносит:

— Хватит… Прекрати эту пытку. Ты же осталась, Ксюша! Со мной осталась!

— Осталась.

Но не потому, что смогла простить. Но этого я не произношу вслух.

— Так какого хрена ты так шарахаешься от моих прикосновений? Ты убиваешь меня…

А ты убил меня раньше. Мы почти квиты. Но это не месть, дорогой. Это не месть…

— Карен, прекрати.

Хочу уйти, успеть прийти в себя и поехать домой, к моим детям.

— Вернись ко мне, джана. — Он снова хватает мои руки.

— Отпусти. Мои. Руки. — Я снова их вырываю.

— Я же стараюсь! — Он с отчаянием сцепляет пальцы и заносит руки за голову. Чтобы снова не сорваться.

— Я тоже, черт побери! Я тоже стараюсь! — кричу, оттолкнув его и освободив себе, наконец, проход. — Да, Карен! Я тоже очень стараюсь, до сих пор из кожи вон лезу, чтобы не думать о том, что мой муж меня предал! О том, что всё, во что я верила, что любила, оказалось иллюзией!

— Твою мать, ты сменишь уже эту пластинку? Ведешь себя, как типичные разведенки, делами которых мы тут занимаемся годами! Красишь волосы, закатываешь истерики, раскопала подруг каких-то! Как будто мне назло! Ты забудешь уже наконец?

Мне бы пора перестать удивляться, но нет. Мой муж всё еще находит способы изумить меня. Спорить, доказывать что-то бессмысленно.

Дыши, Ксюша.

Пожалуйста, просто дыши…

— Это не так легко сделать, как тебе кажется, дорогой. Я по другую сторону привычных тебе клиентских историй, помнишь? По ту, где мчусь, сломя голову, к любимому и застаю его за грязным животным сексом. Это сложно выкинуть из память, согласись. Не торопи меня.

— Как будто я тороплю… — выплевывает Карен нахмуренно. Проходит мимо меня и хватает ручку двери. — Столик на восемь. Просто скажи, откуда поедем.

— Я не поеду.

— Как знаешь, — шипит муж, достает из внутреннего кармана пиджака какой-то конверт и швыряет на стол передо мной. — С праздником. Джана.

Он отталкивает дверь от себя, выходит, не обернувшись, и с бешеной силой захлопывает её… От ударной волны с закрепленного на ней крючка слетают мои автомобильные ключи. Те самые, с брелоком. Где мы влюблены и счастливы. На обратной стороне которых мы попросили впоследствии выгравировать наши имена и дату, когда он был изготовлен: 14.02.

Моя выдержка дает слабину. Я без сил падаю на стул и закрываю глаза.

Щеки горят.

Касаюсь их ледяными руками, чтобы немного остудить и понимаю, что ладони увлажняются.

Оказывается, я плачу…

Какого чёрта я всё еще плачу из-за него⁈

В порыве злости хватаю со стола оставленный мужем конверт, чтобы разорвать на мелкие кусочки — мне не нужны от него никакие подарки!