Историк и власть, историк у власти. Альфонсо Х Мудрый и его эпоха (К 800-летию со дня рождения) - Коллектив авторов

Спустя почти два с половиной века «Калила и Димна» снова была переведена на испанский язык и издана в формате инкунабулы в 1493 г. в Сарагосе в печатне Пабло Хуруса (Hurus) под названием «Сборник примеров против обманов и опасностей мира». Перевод был выполнен с латинского оригинала Иоанна Капуанского (ок. 1270 г.), изданного Иоганном Прюссом в Страсбурге (ок. 1485–1493, три издания) под названием «Наставление в человеческой жизни или притчи древних мудрецов» (Directorium vitae humanae alias parabolae antiquorum sapientium). Новое заглавие свидетельствует о морализации и генерализации содержания[482] по образцу книги по самосовершенствованию. Незадолго до этого, в начале 1480‑х гг., был напечатан немецкий перевод Антона фон Пфорра «Книга примеров древних мудрецов» (Урах: Конрад Файнер, 1480–1482, четыре издания)[483]. Очевидно, что этот новый этап в европейском восприятии «Калилы и Димны» на излете Средневековья обусловлен обстоятельствами, радикально отличающимися от эпохи Альфонсо Х и оказавшими влияние на концепцию советника-друга. Что касается Пиренейского полуострова, в период между двумя этими историческими моментами, среди прочих событий, происходит смена династии, возвышение и падение таких могущественных приближенных как Альваро де Луна, а также появление новой концепции монархии, связанной с католическими королями, правителями принципиально новой Испании, опирающейся на территориальное и религиозное единство, открывающей новые горизонты.

Соответствующие социальные трансформации, такие технические достижения как изобретение книгопечатания, равно как и новые философские и политические идеи, относящиеся к зарождающемуся гуманизму и Возрождению – среди прочих многочисленных характеристик этого переломного исторического момента.

«Сборник…», вышедший в печатне Хуруса годом позже annus mirabilis 1492 г. в Сарагосе, «испанской Флоренции», несет отпечаток смены эпох. Эти изменения характеризуются основательным пересмотром смыслов, который проявляется в двух нововведениях, ставших возможными благодаря появлению печати. Речь идет о гравюрах, изображающих действующих лиц притчи как современных персонажей, и сентенциях на полях печатной страницы. Оба визуальных элемента способствуют актуализации и реконтекстуализации идейного содержания примеров, направляя в определенное русло восприятие городской публики, уже находящейся на пороге раннего Нового времени. На место власти придворных приходит «мир», недифференцированный социальный космос. Вместо предательства и интриг – оружия борьбы за власть в окружении короля или принца – упоминаются повседневные «обманы и опасности», подстерегающие человека, который сбит с толку изменениями в морали и общественном устройстве. Опасность присутствует повсюду, и это находит воплощение в длинной серии сентенций, отражающих фундаментальную неуверенность, характерную для кризисного момента – Осени Средневековья.

Сентенции[484], квинтэссенция морального посыла произведения, наиболее показательно отражают смену ценностей, характерную для перехода от Средних веков к раннему Новому времени. В этом смысле, в первую очередь, привлекает внимание, что среди сотни с лишним сентенций лишь в одной максиме упоминается феодальный порядок, когда речь идет об управлении чувствами: «Хороший вассал справится с гневом короля». В другом афоризме упоминается непосредственно совет, но не в контексте отношений короля и его фаворита: «Священен совет мудрых». Таким образом, становится очевидным радикальное изменение исходной основы, обусловливающей понимание текста, который уже больше не является зерцалом правителей. Хотя смысл басен остался тем же[485], дух сентенций претерпел значительные изменения[486]. Многочисленные сентенции о дружбе, друзьях и врагах уже больше не отсылают к отношениям монарха и его советника, а скорее применимы к социальному сосуществованию в более общем смысле. Если угодно, речь идет о буржуазном обществе, стоящем на пороге капитализма, поэтому дружба и доверие необходимы для ведения дел. «Друг» и «дружба» – уже больше не политические термины, как в эпоху Альфонсо Х. Тогда они применялись к отношениям короля и советника, сеньора и вассала и обозначали реальный инструмент власти в рамках альтернативы установления господства через любовь или страх[487]. Тогда неверность своему сеньору была равнозначна преступному предательству, и виновный карался смертью – об этом свидетельствуют установления «Семи Партид» и случай Димны. Затем эта социально-политическая коннотация, присущая феодальному укладу, исчезает. В «Сборнике примеров против обманов и опасностей мира» термин «друг» приобретает личное измерение и понимается как нечто, относящееся к сфере частной жизни человека. В то же время дружба и доверие обязательны для совершения сделок. Таким образом, среди бесчисленных опасностей, наполняющих мир, одна из самых серьезных и коварных – это обман, который совершается под видом дружбы: «Зло, творимое под личиной дружбы, – двойное зло» (с. 109). Предательство дружбы приобретает особое эмоциональное значение, что находит отражение в количестве и выразительности соответствующих сентенций, например: «Лицемерного и лживого не следует принимать как друга» (870), «Зло, творимое под личиной дружбы, – двойное зло» (109), «Страшнее ножа друг-предатель» (111), «Домашний враг страшнее смерти» (122). Ввиду столь многочисленных опасностей есть надежда на заслуженное наказание неверности свыше: «Злой и лживый раньше срока умирает» (143), «Тот, кто клевещет, по справедливости заслуживает смерти» (153), «Обман никогда не остается безнаказанным» (130). Кроме того, соответствующие иллюстрации еще более способствуют восприятию максим в контексте современной реальности, отчасти городской, отчасти сельской. Вертикальное измерение, характеризовавшее понятия любви и дружбы в феодальном обществе, исчезает, и устанавливается горизонтальное измерение[488], то есть «дружба – это равенство» по Цицерону, которого Эразм цитирует в своих «Адагиях», сборнике пословиц и максим, содержащем более двадцати сентенций о дружбе. Очевидно, что культ дружбы, который гуманисты исповедовали в теории и на практике, является важнейшей частью философского контекста Возрождения. Тем не менее «Сборник…» с его концептом мудрости, основанной на подозрении и недоверии, демонстрирует нам, в каком-то смысле, оборотную сторону идеальной дружбы, а именно, страх перед обманом, двуличием и предательством, сопровождаемый повсеместным чувством опасности. В этом смысле, процитированные выше максимы встраиваются в позднесредневековую традицию «Поговорок и сентенций о ложной дружбе», объединенных Дж. Вилья Прието в его исследовании «Дружба в средневековом мировосприятии». Выраженная в них позиция отличается глубоким скептицизмом и пессимизмом:

«Тот, кто притворяется другом, таковым не являясь, – самый жестокий и худший враг».

«Откажись от неблагодарного друга; давай, когда уверен, что даешь в хорошие руки».

«С тем, кто притворяется другом, не будучи им, притворяйся тоже: хитростью обманывают хитрость».

«Будь умерен в похвалах: однажды ты увидишь, что друг твой – именно тот, кого ты превозносил».

«Не думайте и не верьте, что ради друга люди будут подвергать себя опасности».

«Тот, кто находит в тебе совершенства, которыми ты не обладаешь, хочет лишить тебя каких-то благ».

«Чем выше возносится тот, кому вы помогаете, тем меньше он вас поддержит, когда это будет необходимо».

«Если помогаешь человеку и не видишь за это благодарности, не жди от него помощи, когда он возвысится».

«Не верь лжи, не слушай ее