Зато он очень любил свою маму. Жизнь и преступления еврейских гангстеров - Роберт Рокауэй

Чарли «Король» Соломон — бостонским «Коконат гроув», в Ньюарке Дылда Цвиллман — клубами «Голубое зеркало» и «Касабланка». У Бу-Бу Хоффа было кафе «Пикадилли» в Филадельфии. Детройтской «Перпл гэнг» принадлежало кафе «У Луиджи», одно из самых роскошных в городе.

Еврейские певцы и артисты — Эл Джолсон, Эдди Кантор, Фанни Брайси, Софи Такер — выступали в гангстерских клубах. Они пели «Идише маму». И как пели! Свидетели вспоминают, что жестокие гангстеры не выдерживали и плакали, слыша песню.

Несмотря на свою дурную славу, большинство этих гангстеров держали матерей в блаженном неведении относительно своих темных делишек и обращались с ними почтительно и нежно.

Мейер Лански обожал мать. Он помнил, с какой радостью она жертвовала собой ради детей. Еще мальчиком он поклялся, что станет очень богатым, когда вырастет, «и я буду уверен, что до конца жизни у нее будет все самое лучшее».

Добившись успехов в преступном мире, Мейер переселил своих родителей в прекрасные апартаменты с горничной в престижной части Бруклина.

Когда в конце 30-х мать Мейера перенесла операцию на глазах, он нанял сиделку, которая круглосуточно была при ней в больнице. Сиделка вспоминает, что Мейер выказывал «огромное участие» матери. Он приходил навещать ее каждый день, сидел у ее постели часами, разговаривая с ней. Перед тем как уйти, он всегда спрашивал сиделку, не нуждается ли его мать в чем-нибудь еще.

Когда мать перевезли домой, он договорился с сиделкой, чтобы она осталась с больной до тех пор, пока та окончательно не поправится. Он продолжал посещать ее дома каждый день, долго беседовал с ней на идише. Иногда он звонил домой, чтобы его дети пообщались с бабушкой. Сиделка, ухаживавшая за матерью Лански, была поражена теплыми отношениями матери и сына.

Позднее Мейер поселил мать в отдельных апартаментах около моря, в Голливуде, штат Флорида, и регулярно приезжал к ней. По мере того как мать слабела, Мейер старался, чтобы за ней был лучший уход.

До самого конца Мейер оставался преданным и любящим сыном. Он исполнил данную в детстве клятву, что у его матери будет все только самое хорошее.

Дылда Цвиллман купил для своей матери прекрасный дом в Ньюарке и часто к ней наведывался. Мать Дылды сильно беспокоилась за него, но не потому, что он жил в мире с жестокими законами — об этом она ничего и не знала, — а из-за того, что он был холост и некому было о нем позаботиться. Сэма Каца, по прозвищу Большой Сью, друга детства Дылды, который работал к него то шофером, то телохранителем, она часто просила «приглядывать» за сыном. «Слышишь, Сэм, — говорила она, — заботься о моем Эйбе».

Когда же мать Цвиллмана узнала, что сын наконец женится, она заплакала от радости и всем рассказывала, что, возможно, скоро станет бабушкой.

В 1944-м у Дылды родилась дочь Линн. Желание его матери исполнилось.

Еврейский гангстер Макси Хессел из Детройта благоговел перед матерью. Когда он говорил о ней, то вздыхал и у него на глазах появлялись слезы. Однажды во время Великой депрессии он «засветился», и полиция разыскивала его в связи с убийством. Он был вынужден быстро покинуть город.

Отец Макси Джейк эмигрировал из России в США в 1910-м. Джейк был ортодоксальным евреем, который зарабатывал на жизнь сбором утиля. Он совсем не занимался сыном, считая, что тот лодырь и ничего из него не выйдет. Мать Макси Гита любила сына и всегда поддерживала его.

Макси просил мать помочь ему. «Была депрессия, — рассказывает он. — Мой отец вставал в полпятого, растапливал печь, возносил молитву и отправлялся работать. Он возвращался домой в восемь или девять вечера. Он берег деньги и выдавал матери всего несколько долларов в неделю. На них она должна была кормить моих шестерых братьев и сестер и вести хозяйство.

Денег не хватало, и она стала работать, ощипывая цыплят для мясника, готовившего кошерное. Она копила каждый цент и прятала сбережения где-нибудь в доме.

Однажды я обратился к ней за помощью. Никогда не забуду, что она для меня сделала.

Она дала мне три доллара, завернутые в платочек, — все, что у нее было. Но этого было достаточно, чтобы уехать из города. Она спасла меня».

Несмотря на устоявшуюся традицию не вовлекать детей в дела, один гангстер все-таки не помешал сыну связаться с криминалом.

Отец Мервина (фамилия держится в секрете) был связан с рэкетом в 30-40-х, но «он настоял на том, чтобы я отправился в колледж по стопам брата. У меня не было никаких амбиций по какому бы то ни было поводу, просто отец настаивал на том, чтобы мы получили образование в колледже. Ввиду того, что я не подходил для колледжа, он отправил меня в школу».

Закончив школу, Мервин был вовлечен в незаконный игорный бизнес. Мервин так вспоминает реакцию отца: «Он сказал мне, что сделал свой выбор, а я делаю свой».

Мервин допускает, что отец предпочел бы, чтобы сын выбрал какое-нибудь законное занятие, но если и был огорчен тем, что вышло иначе, то никогда этого не показывал.

Мервин говорит, что своему сыну он не будет запрещать совершать противозаконные поступки, но с некоторыми оговорками. «Я скажу ему: что бы ты ни выбрал, ты должен надевать утром тфилин, есть кошерное мясо, придерживаться определенных правил. То есть держать свое слово. Слово — это узы.

После этого что бы человек ни выбрал, это его дело. Но не связывайся с безнравственным: порнографией, наркотиками и проституцией.

Когда человек имеет дело с наркотиками, он торгует смертью. Он продает смерть, а дети покупают ее.

Понятия о незаконном постоянно меняются, каждую неделю, каждый день — как погода. И я не тот, кто может сказать, что законно, что нет».

В 1932-м Джек Гацик попал в тюрьму за уклонение от уплаты налогов. В тюрьме он постоянно переписывался с семьей. Книги и газетные статьи рисуют его безнравственным и непривлекательным. А письма показывают этого человека с другой стороны — преданным сыном и любящим отцом и дедом.

Гацик женился в двадцать лет, и у него родились сын и дочь. К 1932-му дочь была замужем, и у нее было двое детей.

Семья не пропускала праздников, ни еврейских, ни государственных, а также дней рождения и юбилеев. Сохранилась переписка этой семьи, говорящая о ее тесной сплоченности.

В ноябре 1935-го Гацик писал своему внуку Билли Джеку на день рождения: «Прими, пожалуйста, мои искренние поздравления с пятым днем рождения. К сожалению, я не могу сейчас