Пролетая над самим собой - Евгений Модестович Табачников

направлениями были спорт во все времена и космос. За свои собрания неоднократно получал грамоты на различных выставках, избирался в руководящие органы Союза филателистов. Собрание икон и церковной утвари украшало стены квартиры и мастерской по соседству. Он мог часами с подробностями рассказывать, описывая с мельчайшими деталями, как удалось найти ту или иную вещь, почему обратил на нее внимание, какое место она должна занимать в экспозиции. Словом, настоящий фанат коллекционирования. Как пациент, полностью доверяя врачу, с большим интересом относился к натуральной медицине, являясь ее сторонником. У нас сложились многолетние дружеские отношения, продолжавшиеся до последних дней жизни этой замечательной пары.

Художница Ольга Колмакова: «В ясной реалистической манере…»

По соседству с Сергей Алексеевичем проживала художница Ольга Колмакова, с которой он меня и познакомил как врача-иглотерапевта и коллекционера. Милая, добрая, но «недалекая». Будучи коренной москвичкой, влюбленная в свою Масловку, она прекрасно готовила вареники с творогом и с удовольствием потчевала ими друзей, пришедших в мастерскую посмотреть работы и поговорить «за жизнь».

Училась О. Колмакова на курсах АХР у И. И. Машкова. Позднее стала членом МОСХа. Участница выставок: ОМАХР, АХР8, «Молодые художники» (1934, 1936). Искусствовед В. Костин писал о ней: «…художник разнообразного дарования, Ольга Колмакова помимо основной работы над большими сюжетно-композиционными произведениями выступает на всех основных выставках в Москве с натюрмортами, пейзажами, портретами. Особо интересно ее портретное творчество». Так же как и ее рано ушедший муж художник П. Москаковский, друг и сподвижник, участник объединений ОМАХР, АХР, работы которого хранятся во многих галереях бывшего СССР, она работала в сугубо реалистической манере и всю свою творческую жизнь не признавала любые авангардные течения. «Женечка, советским людям Малевичи не нужны. Труженики должны любоваться своим трудом или его плодами. В ясной реалистической манере. И в ваши иголки я никогда не поверю, так и знайте».

Актриса Ольга Аросева. Встреча с Бесиком

В доме 21 на Красноармейской улице на седьмом этаже соседствовала с нами удивительная женщина и замечательная актриса Ольга Аросева, к которой вся наша семья питала самые нежные и дружеские чувства, и не без взаимности. Исидор Шток прислушивался к ее мнению по поводу своих пьес, регулярно посещая все премьеры в Театре сатиры, Александра Кононова приглашала ее на свои премьеры в «Ромэн», и даже наш сын Володя при встрече с ней в лифте или позвонив в дверь, считал своим долгом сообщить, например, что в продуктовый магазин, называемый в народе «Комсомолец», завезли живую рыбу (карпа), и спрашивал, не нужно ли для нее занять очередь. Поэтому ничего особенного не было в том, что после возвращения Аросевой из гастрольной поездки по городам Сибири и Дальнего Востока у нас поселилась девушка Надя, впоследствии за массивность фигуры и толщину ног названная Надя Большая. Она и ее семнадцатилетняя подруга Надя Маленькая из города Гай увязались за актрисой посмотреть столицу. В результате одна из них, Надя Маленькая, помогала какое-то время О. А. по хозяйству, в основном читая журнал «Экран», а другая Надя стала жить у нас, помогая Ирине. В это время Ольга Аросева находилась в романтических отношениях с красивым, видным грузинским мужчиной, лет пятидесяти, по имени Абессалом, для простоты в быту называемым Бесиком. Постепенно это имя стало родным и нарицательным. Надя Маленькая периодически прибегала к нам в слезах, сквозь всхлипывания и причитания рассказывая: «Бесик пришел злой страшно, увидя, что я читаю, закричал: “Кончай библиотеку!!!”» Роман продвигался непросто, сопровождался конфликтами, свидетелями которых помимо их воли становились соседи по лестничной клетке – семья милейших Аграновских (журналистки Лары и будущего адвоката Елены).

Однажды поздно вечером к нам зашла О. А., поведав драматическую историю. К Абессалому приехал друг – цеховик из Тбилиси, остановившийся в «Советской», одной из лучших гостиниц Москвы, накрыл роскошный стол, все выпили, закусили, и Бесику стало «нехорошо». Придя в номер товарища, он лег на кровать и начал громко икать. «И так икает со вчерашнего вечера». Вызвали «неотложку» – не помогает. «Не знаем, что делать».

Взяв набор игл для акупунктуры, шприцы и анестетики, я поехал в гостиницу. Картина, представшая перед глазами, не радовала. Вообще сильные, крепкие мужчины болеть не умеют, так как не привыкли, поэтому не было ничего удивительного, что и Бесик не «блистал», лежа на гостиничной роскошной постели номера люкс. Проведя сеанс иглоукалывания и добившись незначительного успеха, ночью я отправился домой досыпать. Уходя, в дверях услышал, что он меня озолотит, что мои близкие не будут нуждаться никогда, и дети, и их дети, и так далее. Часа через три, когда еще не рассвело, позвонили от больного Бесика, попросив срочно приехать. Делать нечего, потащился, проклиная свою специальность. Приехал, объяснив, что нужно время, нужно терпение, и, сделав межреберную блокаду, уехал. Через два часа опять звонок. Приехал, пациент почти не икает, но изображает «муки адовые». И неожиданно говорит: если он, Абессалом, не перестанет икать, то икать буду я, и долго. Забрав свои инструменты, я повернулся и закрыл за собой дверь номера. На следующий день приехал водитель от выздоровевшего пациента с коробкой мандаринов. С тех пор Абессалом, встречая меня в районе нашего дома, вместо «Здравствуй» начинал разговор со слов: «Что, испугался, генацвале, да?»

Переводчик Евгений Гунст. Яблоко от яблони недалеко падает

Невзрачный пятиэтажный дом неподалеку от Большой Грузинской улицы, типичный грязноватый подъезд, дверь с выбитым замком. На первом этаже жму на кнопку звонка. На пороге неприметная женщина лет шестидесяти, предлагает войти и раздеться. «Евгений Анатольевич, к вам доктор от Мавриной (Т. А. Маврина – художница). Проходите в ванну, там можете руки лучше сполоснуть».

С первых шагов по квартире становится понятно, что ты попал в музей. Обои, гобелены, люстры, светильники, мебель, фарфор – все имеет отношение к русскому искусству середины XIX – начала XX столетия, подобрано тщательно и с огромным вкусом. Но главное – это картины, занимающие все пространство на стенах комнат. Графика П. Кузнецова, Е. Кругликовой, Е. Лансере восхищает и поражает. Особенно произвел на меня впечатление блестяще выполненный автопортрет художника К. Сомова, с каким-то невероятным взглядом, как будто пронизывающим насквозь. В комнате, где лежит больной, на стенах развешаны несколько работ Н. Сапунова: пестрая и радостная стихия народных празднеств, кричащие, уродливо-низменные «рожи» вместо человеческих лиц подавляют зрителя, создавая некий депримирующий9 эффект. Под ними и расположился господин Е. А. Гунст, как потом выяснилось, милейший, интеллигентнейший.

Евгений Гунст, родившийся в Москве в семье архитектора Анатолия