Михаил Девятаев - Николай Андреевич Черкашин

полете, в облаках, можно легко сорваться в штопор. Лучше не рисковать. И Девятаев принимает решение лететь под нижней кромкой облаков, как он часто делал на санитарном «тихоходе» У-2. А в случае угрозы сразу же скрыться в небесном тумане. Облака рваные. Самолет то входит в белесую пелену, то вдруг снова открываются белые гребни Балтийского моря. С каждой минутой такого полуслепого полета лететь становилось все сложнее и сложнее. Метеоусловия резко ухудшались, облачность опускалась все ниже, придавливая «хейнкель» к воде. А вот уже и моря не видно. Оно слилось с облаками, и теперь самолет как бы застыл в перевернутой белой чаше. Вот уж точно: ни дна ни покрышки… Высотомер все время показывал снижение. Наконец стрелка остановилась на делении «0» метров. Полет над самой водой. Но где она, эта вода?! В такой непроглядности и на столь малой высоте можно врезаться в любой остров, благо их на Балтике как пшена на лопате. Маяк можно задеть, вышку, мачту… Что же делать?

Девятаев принимает решение: во что бы то ни стало пробить облачность, иначе всем крышка. Конечно, над облаками их могут засечь истребители, посланные в погоню. Но ведь и полет вслепую может оборваться в любую минуту.

«Слепой» полет опасен сам по себе. Хорошо, когда ты можешь ориентироваться по приборам. А когда приборов нет, то есть они есть, но ты их не нашел, и это значит, что их перед глазами нет. Облака для летчика все равно что лес для пехоты – возможность спрятаться. Но когда глаза застилает ватная пелена, то маскировка отходит на второй план. Тут главное, чтобы в этой белой «слепоте» не свалиться в штопор. И Девятаев решительно потянул ручку на себя. Стрелка альтиметра снова поползла вверх…

М.П.Девятаев:

«Начал набирать высоту. Еще темнее стало в кабине. Все мое внимание сосредоточено на приборной доске. Самолет послушно метр за метром поднимает нас ввысь. Но нам кажется, что мы вот-вот врежемся в землю… Прошло пять минут, а коварное облако становится все плотнее. Мы ждем, когда оно кончится, а ему нет и, кажется, не будет конца. Вокруг сплошная ночь. Руки и ноги уже одеревенели от напряжения. Сколько времени мы летим вслепую, не представляя, где верх, где низ, – десять, двадцать, тридцать минут? Не знаю. Каждая минута нам представляется вечностью…»

Вдруг, как свет в конце тоннеля, на миг блеснул солнечный луч, и снова наступила темнота. Но и этого мгновения хватило, чтобы убедиться, что полет нормальный. Еще немного, и самолет вырвется из облаков. Но как же тянутся эти секунды ожидания… На вылете из облаков «заслезились» заклепки. Самолет в холодной испарине.

Пробили слоистые облака и «всплыли» из океана серой пасмури в ослепительный солнечный мир с пронзительной синевой неба и голубоватой белизной облаков.

– Солнце! – вскрикнули все в один голос, когда «хейнкель» вырвался из серого сумрака и крылья его вспыхнули серебром в ярких солнечных лучах. Люди, измученные немилосердной игрой, в которой неминуемая смерть вдруг сменялась нечаянной удачей, восприняли этот взрыв света как величайшее торжество жизни.

Солнце!

У многих повлажнели глаза, кое-кто украдкой смахивал слезу задубелыми пальцами, прятал мокрые щеки от глаз товарищей… Солнце…

Жаркие лучи пробивались сквозь плексиглас и словно материнские руки согревали под полосатыми куртками худые тела смертников. Кажется, впервые за все минуты этого сумасшедшего полета пришла твердая уверенность: вырвались, а значит – поживем еще… Но ликовать было рано. Теперь любой встречный самолет, будь он немецким или советским, мог атаковать «хейнкель». На его широких крыльях чернели тевтонские кресты в белой обводке. Но и они не спасут, если из Пенемюнде уже дали оповещение по всему воздушному пространству: сбить одиночный «хейнкель» с бортовым номером таким-то. Советские же летчики, естественно, сразу среагируют на опознавательные знаки люфтваффе. Так что опасаться приходилось и своих и чужих… Но главное – определиться с курсом: куда летим?

Швеция – рядом. Но приземляться в Швеции Девятаев не хотел. Во-первых, шведы, несмотря на провозглашенный нейтралитет, тайно помогали Германии и с рудой, и с редкоземельными металлами, весьма сочувствовали Гитлеру в его движении на восток, мало ли как воспримут они их незаконный по всем международным понятиям перелет. Во-вторых, Швеция – капиталистическая страна, а это значит, что на родине к ним проявят известное недоверие… Нет, лететь надо к своим – через линию фронта и сразу же садиться, пока не сбили советские зенитки… Хорошо бы еще знать, где она, эта линия фронта…

Девятаев взглянул на часы, захваченные у убитого конвоира, сориентировал их по солнцу и понял, что держит курс вовсе не на восток, как ему казалось, а на северо-запад, на Британские острова. Тут же развернул машину на восток. Благо бензина в баках достаточно: топливозаправщики не поскупились. Пожалуй, до Москвы хватит. Хватит, если свои не собьют. Эх, карту бы найти да толкового штурмана к ней.

– Ребята, ищите карту, – обратился он к «экипажу», – она должна быть где-то в кабине. Наведите меня на восток!

Карту и в самом деле нашли. Но это была карта Западной Европы, на ней даже Польши не было. А войска-то наши давно уже там. Эх, теперь опять придется лететь по солнышку – лапоть влево, лапоть вправо…

«Ну уж мимо Родины не пролетим!» – подбадривал себя Девятаев.

В прорыве облачности вдруг обозначился караван немецких судов, шедших под прикрытием истребителей. Их летчики успели засечь беглый «хейнкель» и тут же повернули к нему.

Им ничего не стоило сбить безоружную машину. Девятаев не сомневался, что истребители получили сообщение по радио о беглом «хейнкеле» и теперь шли на расправу.

– Всем укрыться в фюзеляже! – приказал он своему «полосатому экипажу». «Мессершмитты» прошли над «хейнкелем» в 20–30 метрах. Видны были даже обозленные лица асов. Секунда-другая – и полоснут по кабине из всех своих пулеметов. Девятаев даже съежился, ожидая смертельного удара в спину. Но… Никто не стрелял.

И вдруг над облаками вспыхнула радуга – зимняя радуга! – а под ее аркой засияло гало – ложное солнце. Радуга – это всегда к счастью. Мама так говорила. Акулина Дмитриевна… Где она – мама?

Пенемюнде. У рации – комендант в наушниках. Он жадно ловит каждое слово пилота истребителя, догоняющего беглый «хейнкель». За его штурвалом известный – полковник Вальтер Даль, кавалер Железного креста 1-й степени и еще множества высших наград. Он докладывает:

– «Гольфстрим», я «Коршун»! Вижу цель. Бортовой номер совпадает. Атакую!

Они идут друг другу лоб в лоб, и Девятаев ясно видит, что немецкий истребитель лег на боевой курс. Сейчас грянет очередь, и… Но что это? Истребитель не стреляет. Он проносится так близко, что на секунду