Архитектор Душ V - Александр Вольт

Обойдя стол, я остановившись перед стеной, увешанной старинными картами в дубовых рамах. В памяти Виктора этот угол кабинета был связан с чем-то важным, но детали ускользали. Я провел рукой по стене, ощупывая резные деревянные панели. Одна из картин, изображавшая карту Империи времен Петра Великого, висела чуть криво.

Я поправил ее, и под пальцами что-то щелкнуло. Панель за картиной плавно, без единого скрипа, отъехала в сторону, открывая темный металлический прямоугольник сейфа.

На его дверце круглая ручка и небольшой цифровой дисплей с клавиатурой. Восемь пустых ячеек, ожидающих кода.

— Черт, — вырвалось у меня.

Я попробовал самые очевидные комбинации. Дату рождения отца. Дату смерти матери. Год основания рода Громовых. Дисплей каждый раз отвечал коротким, раздражающим писком и красной надписью «ОШИБКА». После третьей неудачной попытки система заблокировалась на минуту.

Я отступил от сейфа, барабаня пальцами по столу. Мозг лихорадочно перебирал варианты. Восемь цифр. Это могла быть любая комбинация. Номер счета в банке. Телефонный номер. Памятная дата, известная только ему…

И тут за спиной раздался кашель, на который я повернулся. Григорий Палыч стоял все там же у дверей, сложив руки за спиной, перекатываясь с пяток на носки и обратно, словно маятник. Его взгляд был устремлен куда угодно, но только не на меня.

— Я ни на что не намекаю, господин. Но у Андрея Ивановича была одна любимая женщина и три потомка.

Картина происходящего меня позабавила. Григорий Палыч вроде бы ничего не сказал, просто констатировал факт. У Андрея Ивановича действительно была одна любимая женщина и три потомка. Насколько любимых — вопрос открытый, но сейчас он не имел значения.

Одна любимая женщина. Мать. Три потомка. Дмитрий, Виктор, Настасья. Четыре человека. Восемь цифр. Это могли быть либо дни их рождения, либо последние две цифры годов. Я снова вернулся к сейфу.

Память Виктора, услужливая, когда дело касалось семьи, подкинула нужные даты. Мать, Мария — 1965 год. Брат, Дмитрий — 1985. Я сам, точнее Виктор — 1990. Сестра, Настасья — 1995.

Я ввел комбинацию: 65−85–90–95.

Дисплей снова вспыхнул красным. Ошибка.

Черт. Я попробовал в другом порядке. Дмитрий, как старший. Настасья, как младшая. Я, и затем матушка. 85−95–90–65. Снова ошибка.

Раздражение нарастало. Я отступил от сейфа и прошелся по кабинету. Должна быть логика. Какая-то система, понятная только ему.

И тут меня осенило. Не годы. Дни.

Я снова закрыл глаза, пытаясь выудить из памяти нужные числа. День рождения матери… май, пятое. Дмитрий — двенадцатое октября. Виктор — двадцать третье февраля. Настасья — седьмое июня.

Я снова подошел к сейфу. Итак… и какой порядок? Может, не по старшинству, а по значимости? По тому, кого он любил больше всех.

Первой всегда была она. Жена. 05. Затем самый любимый первенец-наследник. Дмитрий. 12. А потом… кого он любил больше? Или, вернее, кого ненавидел меньше? Виктор, второй сын, разочарование. Или Настасья, как инструмент для династического брака? Я сделал ставку на то, что дочь все же была ему ближе. 07. И последним — я. 23.

Я ввел код: 05−12−07–23.

Нажал на «ввод». Секунда тишины. А затем раздался тихий щелчок, и на дисплее загорелась зеленая надпись «ОТКРЫТО».

Я выдохнул с облегчением, которого сам от себя не ожидал, и повернул массивную ручку. Тяжелая стальная дверь поддалась.

Внутри, на бархатной полке, лежала всего одна папка из плотного картона, перевязанная тесьмой. Я взял ее, вернулся за стол и опустился в кресло. Григорий откуда-то выудил щеточку и теперь ходил по комнате и с самым деловым видом «смахивал пыль».

Я развязал тесьму и открыл папку. Внутри находилось несколько листов явно дорогой и плотной бумаги, исписанных каллиграфическим почерком нотариуса и скрепленных сургучной печатью.

«Завещание».

Я начал читать. Юридические формулировки, перечисление активов, счетов, недвижимости. Текст был сухим, как и подобало юридическому документу, но за ним стояла воля человека, подводящего итоги своей жизни.

Основная часть состояния бизнес, недвижимость в столице и контрольный пакет акций отходила старшему сыну, Дмитрию. Это было предсказуемо. Вопрос только в том, что теперь Дмитрия нет, и его долю придется перераспределять. И, как мне кажется, она бы успешно отошла новой «супруге», успей она завершить свои планы.

Далее сестра, Настасья. Ей предназначалась дача под Петербургом и крупная сумма на личном счету. Неплохое приданое даже после ее неудачного замужества.

И, наконец, Виктор.

Я пробежал глазами строки, ожидая увидеть унизительно малую долю, символическую подачку, которая должна была в последний раз подчеркнуть мое место в этой семье. Но то, что я прочел, заставило меня замереть.

Особняк в Феодосии переходил в мою полную собственность. Плюс к этому пакет акций в семейном бизнесе. Не контрольный, нет. Но достаточно весомый, чтобы иметь голос на совете директоров. И личный счет в банке, который был похож скорее на стартовый капитал.

Пускай Андрей Иванович и выдворил сына из дома, но бросить его на произвол судьбы не решился.

Но самой важной была последняя страница.

Приписка, сделанная рукой отца, которая объясняла, как следует поступить в случае гибели брата.

Корявый, изменившийся от болезни почерк. «В случае смерти моего старшего сына, Дмитрия Андреевича Громова, все его наследство в полном объеме переходит моему второму сыну, Виктору Андреевичу Громову».

Я откинулся на спинку кресла. Вот как, значит. Все наследство оставшемуся сыну. Мне казалось, что по отношению к моей сестре это было некрасиво, но… не мне решать.

Но такое поведение слегка сбивало с толку. Выгнать сына, не поддерживать с ним никакой связи, тайно следить, чтобы на пороге смерти завещать ему почти все?.

Что ж, спасибо, что хоть проститься позвал и выяснить все, как мужчины, а не лечь в гроб, оставив после себя обиды, горечь и ворох невысказанных слов.

Я поднял бумагу и стал читать дальше. Итог меня радовал.

Никаких напомаженных куриц Алин в завещании не было. Ни единого упоминания. Ни как подруги, ни как будущей